Костя почесал гудевшую голову. Неожиданно пальцы наткнулись на громадный синяк – шишка находилась почти строго по центру лба, и что несомненно, являлась той самой причиной, по которой утренняя боль не проходила и после двух бокалов вина.
– Чем приложило? – выдохнул Костя, автоматически наливая вино в бокал незнакомке. Следом плеснул и в свой бокал – вино было красное, терпкое, вкусное.
Та удивленно вскинула брови:
– И этого не помнишь?
Костя честно помотал головой:
– Не-а.
Незнакомка (незнакомка ли?) склонила головку набок и осмотрела полуголого Костю сверху вниз.
– А что помнишь?
Малышев подумал и честно ответил, что ничего. Девушка задумалась:
– А ты и правда папский легат?
Костя поперхнулся вином:
– Кто?
Девушка удовлетворенно хмыкнула:
– Так и знала… Ну ведь так и знала!
Малышев пересел на край кровати и заглянул все еще хмыкавшей красавице в глаза:
– Давай-ка, милая, поподробней!
Она сверкнула глазками:
– Лгун! Поподробней ему. – Незнакомка потянулась за спелым апельсином, но, встретив взгляд Кости, убрала руку и села поудобней. – Рассказывай ему… Натворил, а потом рассказывай! Что помнишь-то?
Костя честно признался:
– Свадьбу помню.
Девушка вздохнула.
– Бедной вдове и довериться некому. – Она подтянула к себе халат и, закутавшись, начала повествование. – Ты на свадьбе, наверное, выпил малость. И говорить стал. Говорить про то, что христианская религия – самая правильная, нужная и верная, папа Урбан – уста Божьи, святейший человек, что на нем великая печать Господа нашего лежит, дела ему важные предстоят по усилению авторитета церкви.
– Ну, и что дальше?
Девушка поправила волосы и продолжила:
– Да правильно все говорил, по делу. Но дальше ты на тех перешел, кто законы церкви не чтит. Пока курия дела, угодные Богу, творит, есть люди, говорил, кто под личиной церковных служителей, как змея, в дом вползли и заразу разводят: целибат не чтут, постов не блюдут, должности и земли церковные по знакомым раздают, именем матери нашей, церкви, прикрываясь. Кричал, что не понимаешь, за какие такие церковные интересы сейчас дети Милана кровь свою проливают, оставляя жен и матерей безутешными. Шутил, что эти интересы у архиепископа ниже пояса под сутаной болтаются, а должны в сердце жить, а не в… ну, там, в общем… Смешно так шутил, всем понравилось.
Костя, который ту смесь латыни и итальянского, на которой здесь говорили, знал чуть лучше, чем на уровне «привет-пока», усомнился:
– Я такое говорил?
Девушка хмыкнула:
– Ну да. Ты вообще много чего говорил. Красиво, долго.
Он почесал голову. Боль не проходила.
– А потом?
Красавица закончила шнуровать халатик и продолжила рассказ:
– А потом пришли стражники за тобой.
Костя подался вперед:
– И?
– Ну, как я поняла, к тому времени народ уже был слегка пьян и слушал тебя долго. Стражников побили и выкинули, а тебя на руках качали. Шорники – они, может, и тормоза, но когда кого за своего примут, то держатся до конца.
Девушка зевнула.
– Потом ты на архиепископа нашего дальше нападать стал. Сказал, что тебя папа наш самолично просил разобраться в этом деле, чтобы порядок навести и добрых христиан оборонить. Ты и грамоту показывал с печатью папы. Кричал, что выметешь метлой погань прихвостней диабловых из Храма, что-то там еще.
Тонкие пальчики изящно подцепили с тарелки дольку апельсина и отправили в ротик.
