на колени и протягивали детей для благословения. По лицам христиан катились слезы умиления, радости, восторга, хаотичная масса народа сплотилась в цельный кусок, где уже нет разницы, кем ты родился и чего достиг: рыцари помогали одетым в дерюги пейзанам увидеть процессию, сиятельные холеные аббаты подбирали полы ряс, чтобы замызганные юродивые тоже могли преклонить колени перед наместником.
Внезапно по полю пробежала волна, замерли тысячи рук, замолкли десятки тысяч ртов – папа просил тишины.
Наконец, над притихшим морем людских голов разносятся первые слова эпохальной речи, изменившей весь путь развития Европы и христианского мира. Сотни губ повторяли их, чтобы те, кто услышал, донесли до тех, кто не смог. Но слова летели, летели, оседая в сердцах и душах собравшихся:
– Народ франков, народ великий, по положению земель своих и по вере, по почитанию Святой нашей матери церкви выделяющийся среди всех народов; к вам обращается речь моя и к вам устремляется наше увещевание.
Шум голосов тысяч повторявших услышанные слова прошелестел по полю и затих, заставив тех, кто услышал, и тех, кто не успел, склониться и внимать далее.
– Мы хотим, чтобы вы ведали, какая печальная причина привела нас в ваши края, какая необходимость зовет вас и всех верных христиан. – Папа простер руку к Востоку. – От пределов иерусалимских и из града Константинополя пришло к нам важное известие, да и ранее весьма часто доходило до нашего слуха, что народ персидского царства, иноземное племя, чуждое Богу, народ, упорный и мятежный, неустроенный сердцем и неверный Богу духом своим, вторгся в земли этих христиан, опустошил их мечом, грабежами, огнем. Самих же христиан, оставшихся верных церкви, погубил постыдным умерщвлением, а церкви Божьи либо срыл до основания, либо приспособил для своих обрядов…
Негодующий гул пронесся по полю, исторгнутый из тысяч глоток, единый тревожный шум появился и завитал над всеми.
– Греческое царство до того урезано ими и изничтожено, что потерянные земли не обойти и за два месяца. – Урбан обвел тяжелым взором возмущенные лица окружавших его благородных сеньоров, по рангу и положению находившихся ближе всего к помосту. – Кому? Я спрашиваю, кому выпадет труд отомстить за все это, вырвать утерянное у врага рода христианского? Кому, как не вам, превознесенным Богом над всеми прочими силой оружия и величием духа, ловкостью и доблестью, сокрушать головы врагов своих, которые вам противодействуют?!
Уже не гул, а настоящий боевой рев летел из уст собравшихся.
– Да подвигнут вас и побудят души ваши к мужеству деяния предков ваших, доблесть и слава короля Карла Великого и сына его, Людовика Благочестивого, и других государей ваших, которые разрушили царства язычников и раздвинули тем пределы церкви. – Голос оратора дрогнул. – Особенно же пусть побуждает вас святой Гроб Господень, Спасителя нашего, Гроб, которым нынче владеют нечестивые, и святые места, которые ими подло оскверняются и постыдно нечестием мараются!
Урбан воздел обе руки.
– О могущественнейшие воины и отпрыски непобедимых предков! Не вздумайте отрекаться от их славных доблестей – напротив же, припомните отвагу своих праотцев! И если вас удерживает нежная привязанность к детям вашим, или родителям, или женам, то поразмыслите над тем, что говорил Спаситель в Евангелии: «Кто оставит домы, или братьев, или отца, или мать, или жену, или детей, или земли ради имени Моего, получит во сто крат и наследует жизнь вечную!»
Толпа, завороженная речью, понемногу затихала, превращаясь в единое существо с десятками тысяч неморгающих, слезящихся глаз. Каждое слово патриарха влетало не в уши, но в сердца слушавших его, и не было на поле тех, кого бы не тронули простые и доступные фразы.
– Да не привлекает вас к себе какое-нибудь достояние и да не беспокоят какие-нибудь семейные дела, ибо земля эта, которую вы населяете, сдавлена отовсюду морем и горными хребтами, она стеснена вашей многочисленностью, обилием же богатств не изобилует и едва прокармливает тех, кто ее обрабатывает. Отсюда и проистекает то, что вы друг друга кусаете и пожираете, ведете войны и наносите друг другу множество смертельных ран.
Папа простер над толпой ладонь.
– Так пускай же прекратится меж вами ненависть, пусть смолкнет вражда, утихнут войны и уснут всяческие распри и раздоры. Становитесь на стезю Святого Гроба, исторгните землю эту у нечестивого народа, покорите ее себе; земля же та, как гласит Писание, течет млеком и медом.
Патриарх опять указал посохом в сторону Востока.
– Иерусалим – это пуп земли, край, плодоноснейший по сравнению с другими, земля эта словно второй рай! Ее прославил Искупитель рода человеческого Своим приходом, украсил своими деяниями, освятил смертью, увековечил погребением Своим. И этот царственный град, расположенный посредине земли, ныне находится в плену у Своих врагов и уничтожается народами, не ведающими Господа. Он внемлет нам, он стремится к освобождению, жаждет его, не прекращает молить о том, чтобы вы… – Урбан ткнул перстом в ближайшие ряды, отчего сиятельные сеньоры похватались за эфесы мечей и ручки кресел. – Молить, чтобы вы пришли к нему на выручку! И подмогу эту он требует в особенности от вас, ибо, как мы уже сказали, пред прочими народами вы удостоены Богом замечательной силой оружия!
Рев толпы заставил папу сделать короткую паузу.
– Вступайте же на стезю эту во искупление своих грехов, будучи преисполнены уверенностью в незапятнанной славе Царствия Небесного!
Пока толпа в исступлении славила наместника римского престола, вдали от помоста группка паломников обсуждала услышанное. Были они чужестранцами и потому могли иметь серьезные проблемы, если б среди них не выделялся статный рыцарь с широкой шитой золотом перевязью. Рыцарь был явно христианин, значит, и все его спутники тоже относились к «своим» для впавших в раж соседей.
Улугбек Карлович тихо переводил товарищам каждое слово из исторического обращения, по мере сил стараясь не пропустить важных фраз.
Костя слушал перевод вполуха, для него энергетика толпы не была внове. Захар также не прочувствовал момент, справедливо полагая, что вечером ему своими словами перескажут суть да добавят комментарии, проясняющие ситуацию, – в таких важных делах, как политика, сибиряк больше полагался на своих сведущих товарищей, нежели на личный запас знаний. Не высказываться вслух и не задумываться про все, что относится к государственным интересам и политике, – это он четко усвоил еще в красноармейской школе и с этим твердо шел по жизни.
