накидки длиной не выше колен. Многие носили еще и легкие длиннополые безрукавки, отороченные мехом. Большинство было подпоясано ремнями с медными, посеребренными или стальными бляхами. На ногах помимо штанов разной длины, у которых правая и левая части крепились к поясу отдельно друг от друга, встречались у редких индивидуумов и варяжские цельно скроенные варианты этого вида одежды. Модники из школяров и подмастерьев щеголяли в ярких коротких панталонах, одетых на толстые шерстяные чулки и подвязанных ремешками. Из обуви предпочтение отдавалось невысоким кожаным сапожкам с цветными шнурами или удобным мягким кожаным ботинкам на деревянной подошве.
Редко встречающиеся на улицах дамы из высшего сословия походили на магазинные стойки для одежд, перегруженные продукцией. Женские платья, как и мужские, были до пяток. В крое нарядов практически не выделялась талия, а у тех, у кого можно было ее все же предположить, сверху обязательно была надета еще и накидка без рукавов с меховой или просто яркой оторочкой, придававшей обладательнице очарование тумбочки. Вся поверхность тела была закрыта: перчатки, балахоны, платье, шали. Даже шею и подбородок укутывали платки, заправленные в головные уборы таким образом, чтобы скрыть волосы и лоб. Впрочем, шаль, укутывавшая подбородок и нередко нос, имела и практическое назначение, служа обладательнице прообразом марлевой повязки и защищая от окружающих запахов. Общий костюм дамы одиннадцатого века очень напоминал одежду стран победившего ислама двадцатого века. Открытыми руками, шеями и волосами могли похвалиться только гулящие портовые девки и редкие городские проститутки.
Таким образом, разглядывая и оценивая красоты цивилизации Германской империи и перепрыгивая через продукты ее жизнедеятельности, путешественники и подошли к дому бургомистра. Каменное здание с внутренним двориком и высокими окнами первого этажа производило впечатление маленькой крепости. При подходе к центру города такие здания начинали встречаться все чаще, что говорило о растущем благосостоянии местного населения, но дом бургомистра был еще и своеобразным общественным центром. Глава городского совета страдал подагрой и нередко занимался делами и принимал просителей дома. Подходы и подъезды были тесно заставлены телегами и подводами приехавших на аудиенцию, а у самого внутреннего дворика толпилась разномастная группа, включавшая представителей всех торговых сообществ Любека. Поглазев на оригинальные наряды собравшихся и оценив тюрбаны мусульманской Гренады, шали рахдонитского Прованса, тоги византийцев и кунтуши угров, «полочане» двинулись к торговому сердцу будущего оплота Ганзейского союза – рыночной площади.
Остаток дня до начала сумерек потратили на осмотр товаров, широко представленных на лотках и тележках торговцев. Оценив яркое сукно немецкого производства, посуду, изделия местных кожемяк и пропустив ряды с едой, напоследок русичи заглянули в лавки оружейников, выходившие на торговую площадь. Здесь было на что поглядеть: серебристые и червленые кольчуги, нюрнбергские и испанские доспехи и шлемы различных форм, щиты, мечи, копья и арбалеты, которые запретят на Втором Латеранском соборе через сорок шесть лет как
Пощупав и приценившись к шлемам немецкой работы, Горовой только вздохнул, сопоставив запрашиваемые суммы с количеством денег в общественной кассе, лежавшей в кармане у Сомохова. За хороший шлем-ведро просили почти марку, а тонкое блюдце с ремешком покупать не лежала душа. Да и шлем пришлось бы ждать долго, так как размера, способного налезть на голову Захара или Горового, у торговцев не было.
Отойдя от оружейного ряда, «полочане» вняли зудежу Хругви, уставшего таскаться по рынку и жаждавшего приключений большого города. Свернув с основной улицы в тупичок, лихая команда «Одноглазого Волка» нашла пристанище для своих пересохших глоток в кабачке «Бочка и Седло», главный вход которого, в традициях безграмотной Европы, украшала громадная бочка с напяленным на нее седлом.
Сей булдырь был типичным заведением того времени, совмещавшим харчевню и постоялый двор с комнатами для приезжих на втором этаже да конюшней во внутреннем дворике. К тому же это был своеобразный клуб для окрестного зажиточного населения, поэтому пропойц, которых, естественно, знали в лицо, старались не допускать даже на порог.
Вечером в кабачке было шумно и многолюдно. Купцы, ремесленники и почтенные горожане спешили отметить окончание удачного дня и вкусить радость общения. Аппетитно шкворчал на вертеле в большом очаге свиной окорок, весело стучали в углу зала харчевни кости. Почтенные жители и гости города Любека отдыхали от тягот будней.
Хругви, бывавший тут ранее, заказывал за всех. Платил, правда, Сомохов. На стол подали пару кувшинов все того же мутного пойла, гордо именуемого пивом, две тарелки вареной рубленой свеклы, приправленной сыром, плошку вяленых рыбин, большой ломоть копченого сала и каравай ржаного хлеба. Трое русичей и парочка скандинавов оккупировали угловой стол, и началось то, что в понимании Хругви Сивого означает «веселье». За полтора часа служка трижды подносил полные кувшины, пока не догадался принести и оставить весь бочонок. Как всегда, сначала сотоварищи прошлись по продуктам питания, а насытив голод, нагулянный по улочкам Любека, приналегли на местный алкоголь. Особенно лихо за это дело взялись викинги. Уже через час молодой Бьертмар пускал пузыри, посапывая в углу, а Хругви пробовал петь старую шведскую сагу о ссоре Старкада[62] и великанши Ран[63]. Получалось плохо, но Хругви лихо отстукивал такт кружкой по столу.
В углу харчевни, где играли в кости, пару раз вспыхивали перебранки, но в целом в заведении царила мирная атмосфера коллективной попойки.
Захар впервые попал «за границу», и его молодой пытливый ум переполняли впечатления.
– А что, Улугбек Карлович, все большие города здесь такие вонючие? – волновался сибиряк.
Сомохов покачал головой:
– В Европе, пожалуй, все. Систему канализации, которую изобрели и строили в своих городах еще римляне, эксплуатируют только там, где она осталась. В основном, по городам вдоль улиц сделаны стоки, которые работают только тогда, когда идет дождь.
– То-то ж они грязюку развели, смотреть тошно, – проворчал Горовой.
Пригодько поддакнул:
– Точно. Да ладно бы только улицы. – Он понизил голос и махнул руками в сторону зала: – Так ведь и сами смердят, как козлы бородатые.
Сомохов усмехнулся:
– Ну, мыться Европа еще долго не будет.
