никому. Но он приходит на зов. Нельзя украсть журавля, летящего высоко в небе. Можно украсть манок на птицу и умение им пользоваться. Манок – вот… – кхитаец постучал согнутым пальцем по своему черному фолианту, – а демон уже идет. Воин, приведи женщину для жертвы.
Фидхельм быстрым шагом направился к колоннаде, скрытой в густой тени.
– Итак, призвать Ловца Душ теперь в моей власти. Он говорит мне, что делать и чего не делать, и он никогда не ошибается. Взамен демон требует жертв – человеческих жертв. Кхитайцы использовали для этого преступников, приговоренных к смерти, я чаще всего обхожусь рабами, – продолжал Кофиец. – Иногда он требует какого-то определенного человека – это сложнее всего, но советы Ловца в таких случаях поистине бесценны. Вельможа, которого я привез из Нумалии, был вхож ко двору немедийского короля – теперь у Трона Дракона от меня нет тайн… Опустошитель прозревает настоящее и будущее. Восходный владыка с помощью его предсказаний держал в повиновении целую империю. Недалек тот день, когда и я завершу создание своей империи – империи торговой. Уже теперь половина шадизарских и аграпурских купцов шагу не сделает без моего дозволения, двери трети денежных хранилищ Офира и Кофа я открываю ногой. Еще несколько лет, и моего золота достанет на то, чтобы попросту перекупить трон у Илдиза Туранского или нанять армию, перед которой дрогнут панцирные легионы Эпимитреев. Вот тогда…
Зеленоватые сумерки прорезал женский крик, тут же прервавшийся, когда ладонь Легионера грубо зажала аквилонке рот. Фидхельм вытолкал Вивию к алтарю и швырнул наземь – связанные за спиной руки не позволили ей смягчить падение, женщина упала ничком. Великолепные золотые волосы разметались по песчаной дорожке. Словно почуяв добычу, цветные искры над мраморной плитой заиграли живее, ярче, сияние поднималось выше, обращаясь в бесплотную и бесформенную, но все же человекоподобную фигуру.
– Она прекрасна, хотя и иначе, чем Льен, – печально пробормотал купец. – Но ее красота не пробуждает во мне жалости. Если бы Льен не покинула этот мир или хотя бы подарила мне наследника, боги!.. Бедняжка зачахла на глазах от тоски по родине и, подозреваю, от чувства вины – ведь когда б не ее доверчивость, многое могло бы быть иначе…
– Пора, господин, – позвал кхитаец от алтаря.
– Я только одного не пойму, – сказал Гельге, делая шаг вперед. Его сумрачный взгляд впился в лицо Конана. – Демон мне помогает или мой собственный опыт, но есть люди, коих я читаю подобно развернутому пергаменту. Когда я нанимал вас двоих, мне казалось, что я вижу насквозь ваши примитивные помыслы. Передо мной были двое обычных наемных рубак – по своему честных, жадных до золота, вина и женщин, прямых как меч и незамысловатых, как полено. По всем признакам вы не могли обратить оружие против меня – и все же… Ладно гандер, он сам не свой от вожделения. Но ты, киммериец! Ты мог бы иметь все, что только доступно воину, и даже больше – так ради чего ты упорно искал смерти, влезая в чужие секреты? Неужто из одного только праздного любопытства?
– А что, твой всеведущий демон тебе этого не сказал? – хмыкнул Конан. Внешне оставаясь спокойным, киммериец собрался внутренне, готовясь к решающему броску – рукоять кинжала наконец легла в ладонь. – Во-первых, я понял, что жизнь без риска не для меня. Во-вторых, ненавижу неразгаданные тайны. А в третьих, терпеть не могу паршивых чернокнижников!
Губы Конана еще произносили последние слова, когда узкий, отточенный до бритвенной остроты клинок в его руке покинул ножны за голенищем. Это был тот самый кинжал, который пару седмиц тому Конан выиграл в борцовском поединке с молодым туранцем. Теперь варвар убедился, что Хали не солгал: зингарский клинок и впрямь оказался отменным. Синяя сталь впилась в растительные путы, охватившие тело киммерийца – и вспорола их, точно гнилую пеньку.
Должно быть, хищной лозе не доводилось прежде сталкиваться с жертвой, способной постоять за себя. Конан и сам не рассчитывал на такой успех. Побеги дарфарской лозы выглядели сухими, твердыми и неподатливыми – но клинок, сработанный зингарским оружейником, рассек их чисто и легко, не как древесину, а скорее как живую плоть, и из обрубков брызнул густой алый сок, похожий на кровь. По всему хищному винограднику пробежала мгновенная судорога боли. Вслед за этим щупальца, сжимавшие добычу, разом разжались, взметнувшись в воздух – и те, что еще держали Конана, и оплетавшие гандера.
Оба воина от неожиданности упали ничком.
Гельге, стоявший ближе прочих противников, взревел от ярости и нанес упавшему варвару страшный удар ногой в лицо, но Конан успел откатиться на шаг. Прыжком он вскочил на ноги и выхватил из заплечных ножен меч, в левой руке продолжая сжимать спасительный кинжал.
Вскочил и Дагоберт. Однако гандер сейчас не замечал ничего, кроме распростертой на песке фигуры Вивии, и ничего не соображал, кроме того, что его возлюбленной грозит опасность. Вместо того, чтобы взяться за оружие, он бросился на помощь аквилонке, а меч его так и остался в ножнах. Гельге ринулся за ним, разумно предпочтя безоружного противника вооруженному – а наперерез Конану смертоносной тенью скользнул Фидхельм Легионер, и багровый отсвет факелов плясал на боевой стали в обеих руках начальника стражи.
Кхитаец застыл за алтарем неподвижным черным изваянием.
Фидхельм напал первым, уверенный в своих силах, и Конан был вынужден отступить. Варвар чувствовал в своем теле новые умения и возможности, ведь две седмицы ежедневных учебных поединков с более опытными бойцами не прошли даром. Но нынешний бой уже не был учебным, а Фидхельм более не стремился растянуть удовольствие. Бывший немедийский сотник стремился убить, и уж этому ремеслу он был обучен на славу.
После первого же обмена ударами Конан отбросил кинжал, стеснявший его движения – уровень мастерства киммерийца был еще слишком низок для правильного использования даги – и рубился с двух рук, положившись на свое превосходство в длине клинка, росте и физической силе. Легионер наседал, с клинков при соударении летели искры. Противники кружили по драгоценному садику Гельге Кофийца, опрокидывая бронзовые светильники и безжалостно топча редкостные растения. Сапоги Фидхельма смолотили в кашу цветок, чья пыльца изгоняет любую боль. Длинный меч киммерийца под корень снес уродливое деревце с иссиня-черной листвой, чьи плоды или, может быть, кора наверняка обладали не менее удивительными свойствами.
Потом жирная рыхлая земля под ногами закончилась, пошли гладкие каменные плиты. Только когда клинок Конана на излете высек горячую крошку из стены справа, киммериец понял, что Легионер умело и грамотно загоняет его в угол – где, скорее всего, и прикончит… если Конан не достанет его первым, и прямо сейчас. Но все силы и мастерство варвара уходили на оборону, нечего было и помышлять об атаке. Фидхельм это видел и ухмылялся злорадно, с невероятным проворством орудуя двумя клинками, шаг за шагом тесня противника навстречу смерти.
Еще два удара сердца, может быть, три – и широкий тяжелый гладиус начальника стражи прошьет насквозь возомнившего о себе киммерийца. Фидхельм предвкушал этот миг, он был неизбежен, Легионер наслаждался близкой победой. Вероятно, эта преждевременная радость и заставила его допустить крохотную небрежность в выверенном до последней мелочи танце мечей.
Его противник, впрочем, этой небрежности и не заметил – но руки Конана, сжимавшие горячую рукоять меча, в нужный момент сделали все сами. Он лишь ощутил в груди и в мыслях знакомую пустоту, а клинок вдруг сделался очень легким, – секретный прием, подсмотренный некогда у самого Фидхельма, тот, от которого нет защиты и который киммериец старательно разучивал, едва выдавалось свободное время, вышел безукоризненным.
…Сгорбившись и тяжело дыша, Конан опустил меч, лезвие которого покраснело на треть. А непобедимый Орел Шестого легиона, выронив клинки, медленно опускался на колени, и в его желтых глазах плескалось безграничное удивление.
Но бой был еще не окончен. Над связанной Вивией схватились насмерть Кофиец и Дагоберт, и торговец одолевал.
Гандер был на голову выше купца, обладал немалой силой и знал толк в поединке, но все эти преимущества сводились на нет бычьим телосложением Кофийца – нелегко подмять человека в полтора раза более тяжелого, да к тому же поперек себя шире. Гельге обхватил противника своими мощными ручищами поперек груди и давил так, что трещали ребра. Дагоберт сопротивлялся как мог, но силы, похоже, были все-таки неравны, и Конан, завидев плачевное положение приятеля, бросился на выручку.
