щипчики и множество других мелочей, которые придают изящество и помыслам, и чувствам, — хотя трудно было ожидать от Лжевидохина в его положении непреодолимого влечения к тонкому белью и такой же неодолимой потребности провести ночь в мягкой постели своего предшественника Рукосила, и Золотинка, и Дракула невольно замедлили шаг.
Здесь было пусто, холодно, сиротливо, раскрытые двери казали смежные помещения, такие же пустые и бесприютные. Еще с прошлого посещения запала Золотинке в память основательная и неколебимая, как плита, кровать, которая представляла собой естественное средоточие обширного покоя. Подвязанный балдахин мутно-розового атласа открывал не тронутые золотистые покрывала. Тяжеловесный стол, основанный на двух резных столбах, пребывал в беспорядке, много говорящем о пристрастиях хозяина: письменные принадлежности мешались с дорогими безделушками и валялся длинный плетенный кнут.
На первый взгляд казалось, здесь никто ничего не трогал многие дни и недели. Золотинка выдвинула ящик, где видела у Рукосила ключ от библиотеки, и принялась шарить среди груды каких-то писем, любовных, судя по случайно выхваченным строкам… Но ключа не было. Естественно, не было. Его-то, по видимости, и тронули, а остальное Золотинку не занимало.
Она еще раз огляделась. Стол, частично вдвинутый в неглубоким выем с тремя большими окнами, стоял у западной стены и потому ни окна, ни стол не пострадали во время ночного града, который пришел с севера-востока. На западе взгляд обрывался в пропасть, сухое ложе ее едва просматривалось; далее открывались косогоры, где можно было, приглядевшись, различить тощие стада едулопов. На противоположном конце покоя мокрый плиточный пол блестел битым стеклом — низенькое двойное оконце глядело во двор, откуда сквозило ветром. Доносилось разноголосое тявканье едулопов, словно бы там, во дворе, хозяйничали собравшиеся в неисчислимом множестве бездомные собаки.
Осторожный взгляд во двор убедил Золотинку, что пробитое на достаточной высоте решетчатое оконце не доступно ни людям, ни едулопам. Если только не занесет сквозняком какую мелочь.
— Здесь, — сказала Золотинка, возвращаясь к северной стене покоя, — здесь лежит то, что мне нужно — бумага. Чтобы написать ответ, который ждет Рукосил, нужна бумага, Порывай. Письма пишутся на бумаге. Чернилами, — зачем-то добавила она еще, кинув взгляд на стол, где высилась порядочная стопа бумаги и торчали в золотом стакане перья. — А бумага, — продолжала Золотинка, — хранится в этой стене, в камнях. Большой запас. Я сама видела. Если это не очень тебя затруднит, разломай мне стену. — Она тронула пальцами белые швы кладки.
Книги, как хорошо помнила Золотинка, были замурованы внутри стены. Это место четко ограничивалось шпалерными коврами справа и слева и не представляло тайны. Конечно же, никто и предположить не мог — Рукосил в последнюю очередь! — что за разборку каменной преграды возьмется не знающий препятствий болван.
Был ли он добросовестно глуп или предательски умен, если не дал себе труда усомниться в Золотинкиной ребяческой болтовне? Праздный вопрос после того, как болван, не выказывая колебаний, с неизменной размеренностью, которая склоняла наблюдателя скорее в пользу добросовестной глупости, чем предательского ума, принялся, примериваясь, ощупывать кладку.
— У тебя за спиной, возьми, что надо, — подсказала Золотинка. — Все, чтобы крошить камень. Разделай сначала швы.
За кроватью между низенькой, неизвестно куда ведущей дверцей и покрытой стеганным бархатом лавкой угнездилась мраморная кадка, плотно заставленная оружием: мечи всех видов и размеров, прямые и кривые, обоюдоострые и палаши, копья, украшенные султанами и без, секиры на великанову руку, целый подлесок дротиков и стрел. Весь этот железный букет Порывай поднял вместе с кадкой — тяжесть, от которой заскрипели под медными ступнями плитки пола — и ухнул подле стены с книгами.
Под обрывистый грохот гулом раскатившихся ударов Золотинка вернулась к оконцу, где в немом столбняке взирал на площадь Дракула.
Верхний двор кишел голой нечистью, едулопы скакали, как шкварки на сковородке, тявкали, шипели и остервенело лезли на приступ дверей и окон, которые защищали люди. Лезли и вдруг, без видимой причины утратив боевой пыл, отходили прочь, теряясь в беспорядочном стаде. Повторный, более внимательный взгляд открывал в этом скопище недоделанных выродков примечательную нехватку голов и верхних конечностей. Скоро Золотинка сообразила естественную причину такого положения дел.
Там, где возле глухой стены амбара толклись клубком едулопы, люди держали размочаленную дверь изнутри — не получалось ни закрыть ее, ни открыть. Едулопы лезли в широкий раствор, напирая друг на друга, застревали, корчились, обливаясь бурой кровью. Их обросшие редкой шерстью тела громоздились затором и, когда невозможно было уже пробиться поверх сраженных собратьев, едулопы оттаскивали мертвых сородичей и бросали под ноги, как падаль, — новая волна нечисти устремлялась под топоры и мечи.
А забрызганные тиной мертвяки дергались, из чудовищного месива выворачивались и выползали уцелевшие члены. Дохлые едулопы распадались на части, чтобы попытать доли в иных сочетаниях. И конечно же, этим, вторичным тварям не хватало порубленных и уже не годных в дело голов и плеч. Они обходились без этого, довольствуясь по большей частью парой крепких ног и волосатым задом, еще одной ногой на месте шеи и разбросанными без порядка ушами, глазами — всем, что вывалилось из разбитой башки.
Немногие едулопы орудовали секирой или дрекольем, но для этого уж точно нужна была голова. Кое- кто прикрывался щитом (тоже не без головы!) или напялил помятый шлем. Вооружившиеся уроды при своей дикой силе представляли уже двойную и тройную опасность. Удачным ударом меча однорукий едулоп разрубал дубовую дверь наискось до половины. Никакой щит не мог бы устоять перед сокрушающими ударами, если бы в следующее мгновение широко махающий выродок не задевал мечом каменной притолоки и каленое железо не разлеталось вдребезги.
Оставалось удивляться, как только Рукосил не озаботился, поднимая тучи едулопов, припасти для них достаточно мечей и секир? Участь людей решилась бы тогда в считанные доли часа.
А пока… Золотинка поняла вдруг, что они жрут.
Мертвечину. Раздирают лапами трупы людей, вгрызаются в падаль мордами, лезут в кишки падших лошадей. Жующие пасти их лоснились жиром.
Подмывающая дурнота заставила Золотинку зажать рот. Дракула шевельнул побелевшими губами. Опасаясь приступа рвоты, Золотинка отвела взгляд на небо: сыпался поределый мусор. Тучи как будто бы поднялись и посветлели. Запоздалые едулопы кружились, опускаясь на горы, на вспаханные градом склоны… Посев этот был обилен.
Закоченев чувствами, Золотинка едва воспринимала ужасающий грохот рушившихся за спиной камней и даже падение всей стены не произвело на нее впечатления. Тишина заставила оглянуться. Порывай стоял, опустив руки, — болван болваном. На полу высились неровные стопы книг, в груде битого камня валялись ломаные мечи и секиры. Завеса пыли заволокла покой, седина покрывала книги и стол, плечи и скошенную голову Порывая.
Золотинка чихнула.
Порывай извлек из-под камня всю бумагу, которую только смог найти. Бумаги хватало с избытком. Тем более, что немалый запас ее имелся и прежде — целая стопка на столе. Не было уже никаких причин задерживать ответ. Золотинка черкнула коротенькую, бессмысленную записку: «Пока терплю. Юлий», и отправила ее с истуканом к Рукосилу.
Нисколько не озабоченный тем, какое применение будет найдено плодам его титанического труда, Порывай удалился.
— Проверьте двери и заприте получше, — сказала Золотинка, кидаясь к книгам. Она сдула налет известковой пыли и провела ладонью по глубоким бороздам узора, на ощупь постигая существо сокровенной мудрости. Нечто вроде суеверного страха удерживало ее, однако, от намерения заглянуть под покров, Золотинка отложила том и другой, пока не нашла поменьше и поскромнее с виду.
Памятная неудача с «Дополнениями» на корабле Рукосила сдерживала Золотинку. Но как давно это было! Три месяца назад несмышленая девочка стояла перед великой книгой, не зная, как подступиться к ничего не говорящим невеже листам… Да, было это, кажется, уж в другой жизни. Еще не зная наверное, Золотинка чувствовала, что все пережитое за три месяца дает ей право — не только надежду, но и право — и знать, и понимать сокровенное. Ничто не прошло даром, многое она испытала и значит…
