кобылки.
Мишка прыжком вскочил на лошадь, и оба одним махом вынеслись из леса в березняк. Тут только Настя увидела Жибанду.
– ...слезай!! – пронзительно закричала она с побелевшим лицом, округленными глазами уставясь в подмененного. – Эта для Семена... Слезай!
– Семен уж там! – махнул рукой куда-то впереди себя Мишка. – Гонятся... – и собственным картузом, козырьком его, ударил по глазам Настину лошадь.
...Их спас березняк, шедший в этом месте на много. Погоня же наткнулась на зимницу и шарила в ней осторожно, как мальчики – осиное гнездо. Было еще несколько выстрелов, но почему-то здесь, в открытом поле, не были они страшны. Лошади несли так, словно знали, зачем и куда...
Шла гроза. Заугрюмевшее солнце оделось в иссиня-черное. Ветер крепчал и нагнетал с востока духоту, зной, сухую, разъедающую пыль. Часть тучи, самая темная, была похожа на оживившуюся каменную голову. То, что служило бровью ей, вдруг приподнялось и все еще приподымалось, как вдруг вся линия горизонта придвинулась и заворчала. Солнца не стало, и свистящая зыбь принеслась по воздуху.
А двое мчались, не замедляя скорости. Уже хлестало их крупным ливнем, и ветер, как огромная метла, заметал с поля и мелкий сор, и тяжелые обрывки травы. Одновременно шел сплошной дождь из молний. Рябило в глазах, для глаза перемежались они с ночным мраком. – Была сильна и неистова та гроза, как первая, необузданная страсть молодого.
Ливень стихал, а скачка все не прекращалась. Но вот ветер передвинул тучу к западу, небо засинело, долетели до земли последние крупные капли. В сеней прорехе неба обнажился вдруг месяц, молодой и веселый, как бы новехонького серебра. Влево, под тусклой радугой, видны еще были серые полосы ливня, косо прочертившего небосклон. А здесь уже теплело. Луга кричали запахами. Шли быстрые сумерки...
– Я не могу больше... Все болит! – прокричала Настя, вся мокрая, и, остановив лошадь, стала слезать на мокрую траву. Уже сидя на траве, она вдруг замерла и прислушалась к чему-то, пугливыми глазами в синих кругах глядя себе на живот.
Мишка подсел к ней и взял ее за руку.
– Знаешь, Миша, – растерянно начала она, и слова ее звучали недоуменной жалобой, – я, кажется... – она не договорила и заплакала.
Так они сидели на траве, оба не думали о Семене. Шел холод. Лошади паслись на траве.
... Именно теперь, когда все стихло, Семен вышел из глубин леса и пошел к Ворам. Сапоги его, и без того дырявые, размокли в ливне и трудили ноги. Он присел на пень, снял их и кинул в кусты. Потом, уже босой, шел дальше. Ливень загнал в избы Антоновых часовых. Да Антон и не ждал никакого нападенья. После шума грозы настала полная тишь. Везде текли ручьи, возле Пуфлиной избы целый водопад свергался вниз.
Семена никто не остановил, пока он шел по селу. Воры как бы обезлюдели, даже ребята не бегали, всегдашние охотники посучить ногами вязкую грязь. Огня нигде не было, избы уныло как поздней осенью глядели мраками окон. – Попалась старуха Супонева на пути, она отшатнулась от Семена, но все же ответила на его вопрос. Семен после того пошел на Выселки, к Бабинцовскому дому. В воздухе было очень сыро.
На большом крыльце стоял стол, на столе свеча. Пламя ее не колебалось: полное безветрие. На ступеньках сидел Антон и диктовал что-то Афанасу Чигунову, изъявившему свое согласие потрудиться для Антона в должности временного писаря, – когда-то в штабе писарем состоял Афанас.
– А-а, – сказал Антон без тени удивленья. – Пришел же ведь! Ну, вот видишь...
– Сказать пришел, что ты, пожалуй, и прав был нонче утром... в лесу-то, – так же спокойно отвечал Семен.
– Это насчет чего? Насчет мужиков-то? – нахмурился Антон, поражаясь странным несоответствием черт Семенова лица: они все как-то разъезжались.
Афанас не глядел на Семена и грыз ручку пера, которым писал.
– Что это, на ноге-то кровь у тебя? – спросил Антон, подавшись немного вперед.
– Там! Через ручей проходил, порезался... – равнодушно ответил Семен.
Антон молчал и глядел теперь на то же, на что в эту же минуту смотрели и Настя с Мишкой, на месяц, – свежую березовую стружечку, игрой и удальством ветра занесенную за облака.
Примечание редакции
Из-за технической невозможности поместить целиком окончание романа в настоящем номере «Кр. Нови», редакция принуждена выпустить след. главы: IV – Первая ночь у костра, V – Вторая ночь у костра, VI – Третья ночь у костра и XIII – Егор Иваныч теряет нить жизни. Выпущенные главы войдут в отдельное издание романа «Барсуки».
