— На уступки? — гневно спросил полковник Шабер. — В вопросе о том, жив я или мертв?
— Сударь, — ответил поверенный, — я твердо рассчитываю, что вы во всем будете следовать моим советам. Ваши интересы станут моими личными интересами. В скором времени вы убедитесь, какое участие я проявляю к вашему делу, почти не имеющему себе подобных в анналах юриспруденции. А сейчас я дам вам письмо к моему нотариусу, и он будет выплачивать вам под расписку по пятидесяти франков каждые десять дней. Вам не пристало ходить за деньгами сюда. Если вы действительно полковник Шабер, вы не должны зависеть от чьей-либо милости. Я оформлю эти суммы как долговое обязательство. У вас есть состояние, которое должно быть вам возвращено, вы богаты.
При этом новом проявлении душевной чуткости старик залился слезами. Дервиль быстро поднялся со стула, ибо юристу не к лицу выказывать волнение; он прошел в кабинет и вынес оттуда незапечатанное письмо, которое вручил графу Шаберу. Когда бедняга взял конверт, он сквозь бумагу почувствовал под пальцами две золотые монеты.
— А теперь, будьте любезны, перечислите документы, укажите точно город, королевство, — сказал Дервиль.
Полковник продиктовал поверенному все нужные данные, проверил начертание имен собственных; затем он взял шляпу, взглянул на Дервиля и, протянув ему руку, мозолистую руку, просто сказал:
— Клянусь, сударь, после императора вы будете первым моим благодетелем. Вы — молодец!
Поверенный крепко пожал протянутую ему руку, проводил полковника до лестницы и посветил ему.
— Букар, — обратился Дервиль к своему письмоводителю, — я только что прослушал историю, которая, чего доброго, обойдется мне в двадцать пять луидоров. Если они и пропадут — пускай, беда не велика. Зато я вправе буду считать, что видел самого ловкого комедианта наших дней.
Когда полковник очутился на улице, он вынул из конверта две золотые монеты по двадцать франков, вложенные в письмо поверенным, и внимательно оглядел их при свете фонаря. Девять лет он не видал золота.
«Значит, теперь мне можно будет курить сигары!» — подумал он.
Месяца через три после ночной беседы полковника Шабера с Дервилем нотариус, который выплачивал по поручению последнего пособие, назначенное странному посетителю, зашел как-то в контору посоветоваться с юристом по одному важному делу и с первых же слов сообщил, что уже выдал старому солдату шестьсот франков.
— Тебе, видно, больше делать нечего, как поддерживать старую гвардию, — сказал нотариус по фамилии Кротта; он только что приобрел контору, где работал письмоводителем, пока владелец ее не сбежал после краха, наделавшего немало шума.
— Я весьма благодарен тебе, дорогой, что ты напомнил мне об этом деле, — ответил Дервиль. — Благотворительность моя не пойдет дальше двадцати пяти луидоров! Боюсь, что я оказался жертвой своего патриотизма.
При этих словах Дервиль кинул взгляд на свой письменный стол и увидел бумаги, принесенные письмоводителем. В глаза ему бросился конверт, весь в продолговатых, квадратных, треугольных, красных и синих марках, наклеенных в прусских, австрийских, баварских и французских почтовых конторах.
— Ага, — произнес он со смехом, — вот она, развязка комедии! Сейчас увидим, провели меня или нет.
Он взял письмо, вскрыл конверт, но не мог прочитать ни слова: письмо было написано по- немецки.
— А ну-ка, Букар, немедленно отнесите письмо переводчику и поскорее возвращайтесь, — сказал Дервиль, приоткрыв дверь кабинета и протягивая пакет своему письмоводителю.
Берлинский нотариус, к которому обратился Дервиль, сообщал, что затребованные бумаги прибудут вслед за сим уведомлением. Все документы, писал он, находятся в полном порядке и засвидетельствованы в соответствии с требованиями закона. Помимо того он извещал, что почти все свидетели происшествий, упоминаемых в протоколе, живут в городе Прейсиш-Эйлау, а женщина, которой граф Шабер обязан своим спасением, проживает в одном из предместий Гейльсберга.
— Да, это уже не шутки! — воскликнул Дервиль, когда Букар вкратце изложил ему содержание письма. — Вот что, любезный друг, — обратился он к нотариусу, — мне понадобятся кое-какие сведения, которыми располагает твоя контора. Если не ошибаюсь, как раз у этого старого мошенника Рогена…
— Мы зовем его неудачником Рогеном, злосчастным Рогеном, — прервал его, смеясь, Александр Кротта.
— Если не ошибаюсь, как раз у этого «неудачника Рогена», который прихватил восемьсот тысяч франков у своих доверителей и пустил по миру десятки семей, как раз у него, если не ошибаюсь, велось дело о ликвидации наследства Шабера. Помнится, я встречал подобное указание в делах Ферро.
— Верно, — ответил Кротта, — тогда я был еще младшим писцом. Мне пришлось переписывать это дело, и я, таким образом, изучил его вдоль и поперек. Роза Шапотель, супруга и вдова Гиацинта Шабера, графа Империи, кавалера большого офицерского креста Почетного легиона, вступила с ним в брак без контракта — следовательно, на основе общности имущества. Сколько могу припомнить, наличный капитал равнялся шестистам тысячам франков. Еще до свадьбы граф Шабер составил завещание в пользу парижских приютов: им он отказывал четверть наличности своего состояния, имевшегося ко дню его кончины; другую четверть должна была наследовать казна. Тут же состоялись опись, раздел, торги, ибо юристы взялись за дело горячо. В момент ликвидации изверг, правивший тогда Францией, особым указом вернул вдове полковника долю, причитавшуюся казне.
— Следовательно, личное состояние графа Шабера не превышало бы трехсот тысяч франков?
— Правильно, дружище, — ответил Кротта. — Вы, поверенные, иной раз рассуждаете вполне здраво, хотя вас и обвиняют в криводушии, так как вы готовы защищать без различия и правого и виноватого.
Граф Шабер — он указал свой адрес на первой расписке, выданной им нотариусу, — проживал в предместье Сен-Марсо, на улице Пти-Банкье, у бывшего квартирмейстера императорской гвардии, занимавшегося теперь продажей молочных продуктов; звался он Верньо. Добравшись до места, Дервиль пустился на розыски своего клиента пешком, — его кучер наотрез отказался ехать по немощеной улице, да и колеи там были чересчур глубоки для легкого кабриолета. Внимательно присматриваясь к постройкам, поверенный с трудом отыскал на том конце улицы, который примыкал к бульвару, между двух стен, сложенных из щебня и глины, два невзрачных каменных столба; хотя их и защищали деревянные тумбы, они были сильно побиты колесами проезжавших мимо телег. Столбы эти поддерживали балку с островерхим черепичным навесом. Выведенная по балке красным надпись гласила:
