мы вывели первое указание на наличие цензуры в сновидении. И здесь у нас нет основания предполагать, что сновидение создает заново этот контр-аффект; оно находит его обычно в готовом виде в материале мыслей и возвышает его лишь психической силой контр-мотивов до тех пор, пока он не становится пригоден для образования сновидения. В упомянутом сновидении о дяде нежный контр-аффект проистекает, по-видимому, из источника детства (как разъясняет и продолжение сновидения), так как отношения дяди и племянника благодаря своеобразному характеру переживаний моего раннего детства стали для меня источником всех дружеских и враждебных чувств.
Есть группа сновидений, особенно претендующих на наименование «лицемерных» и подвергающих тяжелому испытанию теорию осуществления желаний. Я обратил на них внимание, когда г-жа д-р М. Гильфердинг сообщила в «Венском психоаналитическом обществе» следующее интересное место из произведения Розеггера.
Розеггер в «Лесной родине» (II т.) в рассказе «Чужой» говорит: «На сон я в общем пожаловаться не могу, но в бесчисленное количество ночей я, наряду со своей скромной жизнью студента и литератора, влачил жизнь портновского подмастерья – то была тень, призрак, от которого я не мог избавиться.
Днем я вовсе не часто погружался в размышления о своем прошлом. Мечтателю, выросшему из кожи филистера, есть подумать кое о чем и другом. Но он не думал и о своих ночных сновидениях. Лишь впоследствии, когда я научился размышлять обо всем и когда во мне вновь зашевелилась душа филистера, я задумался над тем, почему, в сущности, я всегда играю в сновидениях роль портновского подмастерья и почему в качестве такового я всю жизнь работаю без вознаграждения на своего мастера. Когда я сидел подле него, строчил или гладил, я всегда сознавал превосходно, что у меня много Других забот и интересов. Мне было тяжело, неприятно, я сожалел о потере времени, которое я мог бы использовать лучше и целесообразнее. Когда я чем-нибудь не угождал мастеру, я терпеливо сносил его брань; о вознаграждении не было, однако, никогда и речи. Часто, сидя согнувшись в темной мастерской, я решал отказаться от работы. Однажды я заявил даже об этом мастеру, но тот не обратил ни малейшего внимания, и я снова продолжал строчить для него.
Как отрадно было для меня пробуждение после этих томительных и скучных часов. Я твердо решался при повторении этого тягостного сна энергично сбросить его с себя и громко закричать: все это глупости, я лежу в постели и сплю… Но в следующую ночь я сидел опять в мастерской.
Так в жутком однообразии проходил год за годом. В один прекрасный день, когда мы с мастером работали у Альпельгофера, у того крестьянина, к которому я поступил в учение, мастер остался особенно недоволен моей работой. «Мне хотелось бы только знать, о чем ты все думаешь!» – сказал он и сердито взглянул на меня. Я подумал, что самое разумное – было бы встать, сказать мастеру, что я работаю на него только из любезности, и уйти. Но я этого не сделал. Я спокойно отнесся к тому, что мастер нанял еще одного подмастерье и велел мне дать ему место на нарах. Я подвинулся в угол и продолжал шить. В тот же день был нанят еще один подмастерье, тот самый, который работал у нас девятнадцать лет назад и тогда по дороге из трактира упал в реку. Он хотел сесть за работу, но для него не было места. Я посмотрел вопросительно на мастера, и тот ответил мне: «У тебя нет способности к портновскому делу. Можешь идти». Мной овладело такое чувство страха, что я проснулся.
В окна брезжило серое утро. Меня окружали произведения искусства; в стильном книжном шкафу ждал меня вечный Гомер, исполинский Данте, несравненный Шекспир, славный Гете – все гиганты мысли, бессмертные. Из соседней комнаты доносились звонкие голоса проснувшихся детей, ласкавшихся к матери. У меня было чувство, будто я вновь обрел эту идиллически сладостную, мирную, поэтичную и озаренную светом духа жизнь, в которой я так часто испытывал глубокое счастие человека. Но все же меня мучило, почему я не предупредил мастера, не отказался сам, а получил отказ от него.
И как странно все это! С той ночи, как мастер «уволил» меня, я наслаждаюсь покоем; мне не снится-больше столь давно прошедшее время, когда я действительно был портновским подмастерьем, время, которое в своей непритязательности имело своеобразную прелесть, но которое отбросило все же столь длинную тень на мою последующую жизнь».
В этих сновидениях писателя, бывшего в молодые годы портновским подмастерьем, трудно подметить наличие осуществления желания. Все желанное, радостное относится к дневной жизни, между тем как сновидение влачит лишь призрачную тень преодоленного, к счастью, безрадостного существования. Аналогичные собственные сновидения дали мне возможность найти объяснение этой загадке. Будучи молодым врачом, я долгое время работал в химическом институте, не достигнув, однако, почти никакого успеха; теперь я стараюсь не вспоминать никогда об этом неблагодарном и, в сущности, постыдном периоде моей деятельности. Между тем мне неоднократно снилось, что я работаю в лаборатории, произвожу анализы, переживаю различные эпизоды и пр. Сновидения эти большей частью неприятны, подобно сновидениям об экзаменах, и всегда очень туманны. При толковании одного из них я обратил внимание на слово «анализ», которое и дало мне ключ к пониманию. Я стал ведь теперь «аналитиком», произвожу вполне успешные «анализы», правда, не химические, а психоанализы. Я понял следующее: если я в действительной жизни горжусь этими анализами и хочу даже похвастаться перед самим собой, каких я достиг успехов, то ночью сновидение рисует передо мною другие неудачные анализы, гордиться которыми у меня нет решительно никакого основания. Это карающие сновидения удачника, все равно как сновидения портновского подмастерья, превратившегося в известного писателя. Каким образом становится, однако, сновидение в конфликте между гордостью и самокритикой на сторону последней и включает в свое содержание вполне разумное увещевание вместо недозволенного осушествления желания? Я говорил уже о том, что ответ на этот вопрос представляет немалые трудности. Мы догадываемся, что основой сновидения послужила честолюбивая фантазия, в содержание же его вошла вместо нее ее противоположность. Можно упомянуть здесь о том, что в душевной жизни имеются мазохистские тенденции, которым мы могли бы приписать такое превращение. Ближайшее исследование отдельных таких сновидений показывает, однако, еще нечто другое. В туманном вступлении к одному из моих сновидений о работе в лаборатории я увидел себя как раз в том возрасте, к которому относится тот безрадостный и неудачный период моей медицинской карьеры; у меня не было еще должности и я не знал еще, как устроить свою жизнь; неожиданно, однако, я понял, что должен выбрать одну из нескольких невест, которых мне сватают. Таким образом, я был снова молод, и, главное, была молода снова она, женщина, разделившая со иною долгие годы тяжелой жизненной борьбы. Тем самым раскрывается одно из неизбежных и естественных желаний стареющего человека, послужившее бессознательным возбудителем сновидения. Борьба между самодовольством и самокритикой, разыгравшаяся в других психических слоях, хотя и обусловила содержание сновидения, однако, лишь более глубоко коренившееся желание молодости дало возможность этому содержанию проявиться в форме сновидения. Ведь действительно человек очень часто думает:
сейчас мне хорошо, тяжелое время позади; но все-таки и тогда было недурно, тогда я был еще молод.
При рассмотрении сновидений, сообщаемых писателем, можно почти всегда предполагать, что он опускает кажущиеся ему излишними и несущественными детали содержания сновидения. Его сновидения дают нам поэтому ряд загадок, легко разрешимых при точной передаче содержания сновидения.
О. Ранк обратил мое внимание на то, что в сказке братьев Гримм о храбром портном сообщается аналогичное сновидение. Портному, ставшему зятем короля, снится однажды ночью его прежняя профессия; он говорят вслух во сне, и принцесса, его жена, в которой пробуждается подозрение, ставит в следующую ночь подле него людей, которые должны записать его слова. Но портной предупрежден, и все кончается к общему благополучию.
Сложный комплекс процессов подавления, сгущения и превращения, после которых аффекты в мыслях, лежащих в основе сновидения, включаются наконец в его содержание, проявляется наглядно при умелом синтезе вполне анализированных сновидений. Я приведу здесь еще несколько примеров роли аффектов в сновидениях.
V. В сновидении о странном поручении, данном мне старым Брюкке, препарировать свое собственное тело, я не испытываю даже в самом сновидении ужаса (Grau-еп). Это несомненное осуществление желания и не в одном только смысле. Препарирование означает самоанализ, производимый мною путем опубликования моей книги о сновидениях: опубликование это было действительно мне так неприятно, что я отложил печатание уже совершенно готовой рукописи больше чем на год. У меня
