— Тетя Леила-Фатьма, опомнись. Желала ли я тебе когда-нибудь зла?
Глаза старой татарки блуждают по горнице. На губах показывается обычная пена. Знакомый припадок безумия охватывает ее.
— Женщина, веди нас туда, где спрятаны дети, — приказывает наиб.
В его голосе столько власти, что ослушаться его нельзя.
Но Леила-Фатьма угрюмо молчит.
Ее взор, взор загнанной волчицы, потуплен.
— Ищите сами. Найдете — ваше счастье, — угрюмо срывается с ее губ.
— Идем.
Наиб с Ага-Керимом и Ниной идут впереди. Курбан-ага с Леилой-Фатьмой за ними. Незаметно проскальзывает между ними тоненькая фигурка Селима.
Остальные ждут в кунацкой.
— Ищите, сакля вся на виду, — усмехается недобрым смешком дочь наиба.
Первая горница — ее. Обставленная по-восточному, небольшая, она сразу охватывается взором. Дальше голубая комната, тафтяная занавеска, осыпанные звездами стены, полумесяцы, арфа в углу, дымок курильниц, вытягивающийся кверху, одуряющий аромат амбры, мускуса и еще чего-то.
— Это ее арфа! Она была здесь!
Нина Бек-Израил задыхается от радостного волнения. Ее бедная девочка, ее сирота-питомица, ее несчастная взбалмошная головка была здесь.
Леила-Фатьма вздрагивает от неожиданности.
«Положительно Аминат с Гассаном на старости выжили из ума: позабыли спрятать арфу и потушить куренья. Злые духи затмили их разум», — думает она и поднимает на племянницу лицо, все искаженное судорогой.
— Ты права, дочь Израила, она была здесь.
— А теперь? — собрав все свои силы, находит возможность спросить Нина и, затаив дыхание, ждет ответа.
— Вчера еще она отправилась в Темир-Хан-Шуру.
— Зачем?
— Играть на арфе.
— Но арфа здесь. Ты лжешь снова!
— Как будто одна только и есть арфа на свете! — Леила-Фатьма улыбается ехидно. Все равно, что ни говори, они не поверят ей.
Там, за тафтяной занавеской значится чуть заметная черточка. Если придавить ее пальцем, откроется дверь, они, враги ее, увидят Даню и Сандро. Но они далеки от истины и не заметят черты. Незаметно она переглядывается с Курбаном-агой. «Спасены», — говорит этот взгляд, злорадный и торжествующий в одно и то же время.
Ага-Керим выступает вперед.
— Ты должна указать нам, где дети, или поклясться на Коране, что они не здесь у тебя, — говорит он, сурово сдвигая брови.
— Ага-Керим! Не тебе учить Леилу-Фатьму. Ты обманом увез сестру ее Гуль-Гуль, ты былой горный душман, барантач, разбойник! — собрав всю злость со дна своей души, бросает Леила-Фатьма в лицо горцу.
Тот бледнеет, как смерть. Затем лицо его вспыхивает мгновенно.
— Благодари Аллаха, что ты женщина, — говорит он веско, отчеканивая каждое слово, — иначе за меня заговорил бы с тобою мой кинжал.
— Вы видите, их здесь нет, — спокойно роняет наиб, поворачиваясь к своим спутникам. — Должно быть, они в другой, зимней сакле. Веди нас туда, Леила-Фатьма.
Чуть заметная радость торжества мелькает, как зарница, на лице старухи.
Кончено. Миновала опасность. Не догадаются они ни за что, ни за что.
Превосходно владея собою, она говорит снова спокойно, ровно:
— Ступайте. Здесь, в усадьбе наиба, нет тайны для честных гостей.
И первая выходит из комнаты. Теперь Курбан-ага идет последний. Важный, спокойный, ступает он по коврам. Вдруг, как из-под земли, вырастает перед ним небольшая фигурка.
— Я вижу по наряду твоему, бей, что ты из Кабарды, — и восторженно сияет перед ним юное, почти детское лицо.
Курбан-ага вздрагивает от неожиданности. Какое лицо! Какое сходство!
— Кто ты, мальчик? — спрашивает он, положив руку на плечо Селима.
— Я, — начинает мальчик и мгновенно смолкает, пораженный странным выражением в лице аги.
Рука последнего схватывает его за пояс.
— Откуда у тебя, сын мой, этот кинжал? — спрашивает ага.
— Он от отца мне достался, от Али Ахверды-Маюмы, — голосом, полным достоинства, роняет Селим.
— Аги-Али-Ахверды? Моего кунака и спасителя! — обычное спокойствие и важность мгновенно слетают с лица Курбана.
Быстро мелькает перед ним давно пережитая картина молодости.
Он, богатый уздень, едет в глухую ночь в горах. Он спешит к себе в усадьбу. Вдруг свист, крики, выстрелы, и группа абреков, горных душманов, прежде, нежели он успевает опомниться, бросается на него. Его стаскивают с коня. Кинжалы сверкают уже в лучах месяца над его головою. Дикие ожесточенные лица разбойников, чуждые пощады, склоняются над ним. Он прощается с жизнью, с молодыми женами и с только что родившимся в эту ночь у одной из них, самой любимой, малюткою-сыном.
Он и ехал затем нынче так поздно ночью в горы, чтобы позвать ближних родичей на пир по случаю рождения сынишки. Мысленно прощается он с ними. Сейчас конец, смерть, удар кинжала в сердце. Вдруг топот коня. Незнакомый всадник, вождь душманов, должно быть, полный власти над ними.
И к нему направляет свои мольбы Курбан:
— Возьми все, что есть. Ничего не надо. Отпусти домой. Этой ночью у меня родился сын.
Незнакомец долго смотрит на него, размышляя. Потом говорит:
— У меня тоже нынче родился мальчик, Селимом имя его нарекли. Во имя моей радости тебя отпускаю. Живи, ага. Прощай.
— А деньга? Возьми золото, джигит, за дарованную жизнь и счастье.
— Не надо. Быть может, Творец сторицею воздаст моему Селиму за это. А вот кинжалами поменяемся, будем кунаками, если хочешь, ага. Да если, что станется со мною и встретишь ты моего Селима, помоги ему, — так заключил вождь душманов свою речь.
И в темную жуткую ночь поменялся кинжалом Курбан-ага с разбойником Али-Ахвердой.
И этот хорошо знакомый, с надписями, кинжал свой он видит у пояса стройного мальчика с пламенными глазами, как две капли воды похожего на Али-Ахверду, его спасителя в тот страшный час!
Это он, без сомнения, это его сын!
Неизъяснимое чувство наполняет душу Курбана. Дни молодости воскресли. Роковая ночь переживается вновь. И этот мальчик — живое напоминание того, что он должник перед ним, должник на всю жизнь.
Он молча обнимает ребенка.
— Селим Али-Ахверды, я в долгу перед отцом твоим, которого уже нет на свете. Проси, чего хочешь. Все, что в моей власти, исполню, — говорит он, торжественно глядя в глаза ребенка.
Присутствующие устремляют взоры на Курбана. На лицах их застыли удивление и неожиданность. Княжна Нина тихо выступает вперед.
— Князь, я вас не понимаю, — говорит она удивленно.
Тогда Курбан-ага быстро-быстро объясняет суть дела.
— Курбан-ага обязан сыну за отца. Пусть просит мальчик, чего хочет, — заключил он новым обещанием свой рассказ.
