нового княжеского палача. Он сунул руку за пазуху, извлек оттуда маленький узелок из замши и неторопливо развернул его перед конунгом.
— Мамка-кормилица срезала эту прядку с головки княжича, конунг. Она сказала, что ты непременно признаешь прядку и мы не будем тратить дорогое время понапрасну.
Тот клочок волос Ратимил срезал с головы собственной дочери, рассудив, что, во-первых, все дети светловолосы, а во-вторых, что князь Рюрик вряд ли видел собственного наследника более одного раза. У варягов, да и у всех князей тоже это не было принято: до пяти лет мальчики росли на женской половине.
— Да, да, его. — Рюрик зачем-то прижал прядку к усохшему лбу. — Ты тотчас же отправишься к Вернхиру…
— Прости, конунг, к Вернхиру не проскочит даже мышь. Новгородцы перекрыли все пути разъездами и заставами. Спасать княжича Игоря надо немедленно с очень небольшим отрядом.
Рюрик вдруг подался вперед, опершись руками о столешницу.
— А ты выберешь время, чтобы вонзить мне нож в спину? Так я умру счастливым, потому что ты прольешь кровь конунга и сам, сам приведешь меня к кострам Вальхаллы! И я буду греться возле них, а ты будешь бродить во тьме, проклятый всеми богами.
— Я когда-то дал клятву моему конунгу и исполню ее. Исполню, князь Рюрик.
Ратимила захлестнул гнев, и он допустил ошибку: назвал Рюрика князем, а не конунгом, хотя для него, варяга, Рюрик был только конунгом, выборным вождем, и никем иным. Сердце его екнуло, но Рюрик понял его слова совсем по-иному.
— Я верю твоей клятве. Почему малый отряд?
— Трясины. — Ратимил с трудом сдержал вздох облегчения. — Тропа петляет, как змея, там не пройдет большой отряд. Кроме того, новгородцы обложили тебя, конунг, большой отряд всегда заметен, а несколько дружинников… — Ратимил помолчал. — Распусти слух, что едешь на охоту.
— Ты заночуешь в моих покоях. — Ратимилу показалось, что Рюрик наконец-таки решился. — Тебе истопят баню, тебя накормят, но из покоев — ни шагу. Пока я не подготовлю охоту. Большую охоту!.. Ступай.
Ратимил молча направился к дверям. Остановился не доходя.
— Дозволь просьбу, конунг. О том, от кого я пришел и к кому вас поведу, лучше знать нам двоим. У этих стен — новгородские уши.
Остаток дня и ночь Ратимил провел в почетном заключении — в малых покоях Рюрика, откуда и не пробовал выходить. Ему истопили баню, его исправно кормили, обращались как с добрым гостем, но Ратимил понимал, что пока присматриваются и даже, возможно, проверяют, хотя он успел сказать князю о новгородских ушах. В его словах был ясный намек, но Рюрик имел своих людей, и обольщаться пока было рано. Ратимил до предела измотался, спал где придется, ел что ни попадя и в первую ночь, да еще после баньки, приказал себе ни о чем не думать, а набираться сил, пока есть возможность.
С рассветом он проснулся куда более бодрым. За утренней трапезой, обильной и сытной, он стал подумывать о Рюрике, который, по его предположениям, должен был бы появиться к обеду. Если так и случится, то следует ожидать последней и очень важной беседы, которая может расставить все по местам, а может и отправить его в застенок. Беседу следовало тщательно продумать, чтобы найти самые простые ответы, и Ратимил начал с того, что восстановил в памяти весь предыдущий разговор. Он не спешил, старательно вспоминая не только слова, но и тон, каким они были сказаны, и пристальный рысий взгляд новгородского князя.
«А ты выберешь время, чтобы вонзить мне нож в спину? — вдруг ясно вспомнилось ему. — Так я умру счастливым, потому что ты прольешь кровь конунга и сам, сам приведешь меня к кострам Вальхаллы!»
Какой смысл заключался в этих словах? Что он, Рюрик, не доверяет неизвестному варягу, принесшему с собой голову палача, на всякий случай лишит его оружия и погонит впереди себя? Возможно, но не очень-то похоже на удачливого и смелого конунга, сумевшего стать князем самого Господина Великого Новгорода: уж чего-чего, а смерти Рюрик не боялся. Он свыкся с ее близостью, всю жизнь ходя по самому краю. А чего-то он все-таки боялся, Ратимил и сейчас ощущал его страх. Чего? Чего он мог бояться, прожив длинную жизнь, полную тревог, бесстрашия и славы? Это необходимо было понять, во что бы то ни стало понять.
Рюрик потерял двоих сыновей, а третий, последний, надежно спрятан Олегом. Он боится за этого последнего, княжича Игоря? Но в тех словах, которые сейчас так ясно звучали в памяти Ратимила, Рюрик говорил о себе, а не о своем наследнике, страшась за свою судьбу куда больше, чем за судьбу младенца- сына. И при этом не столько предостерегал, сколько предупреждал, что удара в спину не боится. Костры Вальхаллы?… Костры Вальхаллы — знак вечной славы воина, пролившего кровь в битве. Цвет крови — цвет боевой славы, и не ее боится Рюрик. Рюрик боится умереть в бесславии, передав это бесславие последнему своему отпрыску. А что есть бесславие для воина? Убийство женщины, предательство друга, смерть от руки палача.
Но Ратимил не мог стать палачом. Тогда он оказывался просто убийцей и безвинно пролитая кровь уносила конунга в бессмертие, к негаснущим огням благословенной Вальхаллы. Ратимил достаточно много времени провел среди варягов и хорошо знал их бесхитростные верования. Искренняя клятва отомстить за жестокую гибель трижды спасавшего его Трувора Белоголового оказывалась неисполнимой. Он не имел права завести Рюрика в трясину, столкнуть в омут, просто удушить, наконец, потому что сама его клятва требовала крови, а кровь открывала Рюрику дорогу в вечное блаженство. И не было выхода, не было: он загнал в тупик самого себя.
Открылась дверь, и вошли двое. Его возраста, с мечами, и Ратимил понял, что они — из личной охраны Рюрика и что их посещение — еще одна проверка.
— Как там Норман? — спросил один из них после обычных приветствий и общих слов.
— Спроси у конунга. Я исполнял его повеление. Для него это был единственный ответ на любой вопрос, потому что любой вопрос мог загнать его в угол. И даже когда спросили о том, что он знал точно («Значит, Дитмар погиб…»), ответил теми же словами:
— Я исполнял повеление конунга. Спроси у него. С тем они и ушли, но ушли, улыбнувшись, и он не мог понять, означают ли их улыбки, что он угодил в западню или что миновал ее. Дружинники сбили его с толку, с дум, как же все-таки исполнить клятву. Сосредоточиться не удавалось, и он почему-то стал вспоминать, как выследил Дитмара и Витта, как два дня шел за ними шаг в шаг, а потом обогнал и устроил ловушку. И Витт угодил в нее, повис вниз головой и не мог дотянуться до петли, потому что береза раскачивала его. Береза, а не Ратимил, природа, а не его желание. Трудно согнуть полную соков березу, но Ратимил знал, как ее следует гнуть, когда ловишь крупную дичь.
Уже в сумерках пришел Рюрик. Ратимил вскочил с ложа, напрягся, но князь был один и плотно прикрыл за собою дверь.
— Вздуй огонь.
Ратимил раздул тлевший трут, поджег жировой светильник.
— Садись напротив. — Князь сел за стол. — Значит, ты не признал Нормана?
— Ты готовил охоту, конунг, но я не знал твоих охотников. И не хотел их знать.
— Норман сидел напротив тебя.
— Он постарел, конунг. Как все мы.
— Как все мы, — задумчиво повторил Рюрик. — Ты поступил мудро.
— Даже в твоих покоях полно новгородских ушей.
Рюрик задумчиво покивал. Спросил помолчав:
— Ты уверен в дороге к острову?
— Я знаю три дороги, но идти придется по самой трудной. Остальные перекрыты.
— Я отобрал семь добрых воинов во главе с Норманом. Значит, у нас — девять мечей. Девять — хорошее число, но сколько мечей мы встретим на острове?
— Княжича охраняют твои варяги, конунг. Русов немного больше, но самых лучших увел Олег.
— Почему же Сигурду не захватить власть?
— Сначала надо знать, как выбраться с острова. Поэтому Сигурд и повелел мне найти тропы, а уж
