веселья.
В тот октябрьский день, когда Филипп покидал Вальядолид, толпы народа выстроились вдоль улиц города и дороги, ведущей в Арагон. Испанцы шумными криками благословляли его в путь и желали скорого возвращения на родину.
Одна женщина смотрела на него из окна. Она взяла на руки своего старшего сына, чтобы тот мог получше разглядеть отца. Она не смела сказать этому мальчику, что пройдет не меньше года, прежде чем они снова увидят Филиппа.
Думал ли Филипп о них, проезжая мимо дома своей Изабеллы? Она не сомневалась в этом и знала, что ему хотелось повернуть голову и в последний раз взглянуть на дом, где остались самые счастливые дни его жизни. Но он не имел права оглядываться. Как ни велико было искушение, он ни на мгновение не должен был забывать о строгом этикете, связанным с его положением.
Тем не менее ему предстояло на глазах у всех провожающих проститься с Карлосом. Он поднял сына так, чтобы его видели толпы собравшегося народа и торжественно поцеловал сначала в одну, а потом в другую щеку. Эта церемония понравилась Карлосу, он восторженно оглядывал горожан и совсем не обращал внимания на отца.
Еще во дворце, оставшись с ним наедине, Филипп сказал: «Я долго не увижу тебя, Карлос. Обещай, что будешь хорошим мальчиком и постараешься учить уроки».
Карлос не ответил, только посмотрел на отца хмурым, немного плутоватым взглядом.
«Сын мой, в отсутствие деда и отца на тебя ложится особая ответственность. Ты должен служить примером всем нашим подданным».
Мальчик продолжал хмуриться. Этот разговор явно был ему не по душе.
«Нужно, чтобы люди полюбили тебя. И ты должен хорошим поведением завоевать уважение деда и отца. Наконец Карлос заговорил:
«Меня любит Хуана. Моя тетя любит своего Малыша».
Проехав через всю Каталонию, Филипп прибыл в Порт-Боу, где его поджидали пятьдесят пять галер и множество более мелких судов адмирала Дориа. Адмирал встал перед принцем на колени и со слезами на глазах воскликнул:
– О Господи, пошли добрую погоду Твоему слуге, который своими глазами видел Твое чудесное спасение!
Филипп был наслышан о сентиментальности адмирала, боготворившего своего принца. И в то же время он знал, что Дориа выразил чувства всего испанского народа.
Его охватило чувство благодарности к испанцам, так любившим его. Правда, он знал, что его любили только как будущего правителя, а не как человека; в личном общении он производил скорее отталкивающее впечатление. Но ему вполне хватало этой преданности и той настоящей любви, которую питали к нему Изабелла и ее дети. Вот почему он искренне благодарил испанцев за их чувства.
И в то же время он ни на минуту не забывал, что был принцем. Слушая восторженные крики своих будущих подданных, он не мог отогнать от себя навязчивые воспоминания о смуглолицем тщедушном мальчике, сказавшем ему на прощание: «Меня любит Хуана. Моя тетя любит своего Малыша.».
Через Геную он проехал в Милан и далее в Мантую.
Итальянцы его сразу невзлюбили. Шумные и непоседливые, они не придавали большого значения тому, чем он гордился и что считал своим долгом. Впрочем, он не хуже других знал, какое впечатление производил на них.
«Он слишком серьезен, этот Филипп, – говорили они. – Неужели он никогда не смеется и не делает комплименты дамам?»
Они вспоминали его отца. Вот это мужчина, так мужчина! На него было приятно посмотреть – и за столом, и в обществе женщин. Таких мужчин итальянцы понимали и уважали.
Затем последовали Тироль, Германия и Люксембург – здесь повторялась та же история. «Уж очень он строг, этот принц!» Простые люди осуждающе покачивали головами. Не хотели бы они иметь такого правителя! Уж лучше какой-нибудь весельчак. Вот император Карл, он обладал какой-то внутренней силой, за это они и любили его; молодой Максимилиан, племянник, а теперь и зять императора, тот во многом походил на своего дядю. А этот напыщенный испанец? Кто он такой, чего от него ждать? Нет, он был не в их духе. Вот почему их приветствия и благословения звучали как-то вяло и неискренне.
В апреле он наконец прибыл в Брюссель.
По желанию императора ему здесь устроили великолепный прием. Правда, Карл пребывал в замешательстве. Он уже давно не видел сына, но знал, что манеры и внешность Филиппа едва придутся по нраву этим крепким, живущим в свое удовольствие людям, которые никогда и ни в чем не любили излишних церемоний. Хорошо изучивший фламандцев, он понимал, что они не примут своего будущего правителя, если его вкусы и привычки не будут походить на их собственные.
Карл встречал Филиппа во дворце. С ним были две его овдовевшие сестры – Мария Венгерская и Элеонора, вторая жена Франциска Первого. Мария слыла практичной, энергичной женщиной; Элеонора была покладиста и сентиментальна. Обе с нетерпением ожидали приезда Филиппа. Мария – потому что хотела принять участие в семейных делах и предвидела бурю, которая могла разразиться из-за наследства, разделенного между Филиппом и Максимилианом; Элеонора – потому что Филиппу пора было жениться, а она подобрала ему подходящую супругу в лице своей дочери от Мануэля Португальского, с которым она, Элеонора, состояла в браке перед тем, как стала второй женой короля Франции.
Но ни одна из этих дам не ждала племянника с таким нетерпением, с каким желал повидать сына император Карл.
Стоя у окна, император смотрел на толпу, собравшуюся на улице, и слушал звуки торжественной музыки. Наконец он увидел приближающуюся кавалькаду. Впереди на прекрасном арабском жеребце скакал Филипп, наследник испанской короны и будущий обладатель той части Европы, которую его отец был в силах вырвать из цепких рук брата и племянника.
Но так ли следовало будущему правителю въезжать во фламандский город? Как бы гордо он ни восседал на своем скакуне, он по-прежнему был худощав и бледен – такой не мог понравиться этим сильным
