в Нанхед, хотя Фанни знала, что Мэку это будет неприятно.
Полли приняла их довольно любезно. Она пригласила их в гостиную и, надев передник, побежала на кухню разогреть чай. Все это она делала с подчеркнутой деловитостью, свойственной всем молодым хозяйкам, для которых возня с кухонной посудой еще содержит в себе нечто сексуальное.
Фанни строго-настрого запретила Мэри говорить о делах. Они, мол, будут ожидать Мэка. Но не успела Персик подать чай, как Мэри залилась слезами. Ей уже нечего было ожидать.
Она рассказала почти все, что можно было рассказать, умолчала, разумеется, о бессмысленных обвинениях, из-за которых даже «Зеркало» чуть не лопнуло от смеха; но зато она выложила все, что могло свидетельствовать об обязанностях Мэка по отношению к ней.
Полли с любопытством разглядывала ее. Она даже не успела сесть и все время держала в руках чайную посуду.
Дело было ясное: Мэкхит заманил эту женщину в одну из своих дешевых лавок и бросил там на произвол судьбы. Гораздо милосердней было бы с его стороны проломить ей череп дубиной, как только он ею пресытился.
Чайная посуда чуть дрожала в руках Полли, когда она отвечала Мэри. А сказала она ей приблизительно следующее.
О делах она не берется судить. То, что ее муж (мой муж) «заманил» Мэри в д-лавку, кажется ей не очень правдоподобным. Вероятно, он ей просто подарил лавку. Что он обрек ее там на голодную смерть, звучит прямо-таки смешно, и подобное обвинение она, как жена Мэка, попросту отметает. Ведь не одна Мэри владеет д-лавкой! И не собирался же Мэк «обрекать на голодную смерть» всю эту массу людей, владеющих д-лавками! Все это в достаточной степени неправдоподобно. Что же до остального, то тут она должна сказать ей как женщина женщине: по ее мнению, все то, что Мэк полагал нужным и полезным делать до брака, ее не касается. Все же ей хотелось бы высказаться и по этому поводу, опять-таки как женщине: когда женщина сходится с мужчиной, она обычно знает, чего ради она это делает. Она действует на собственный страх и риск. И это не дает ей права требовать от мужчины, чтобы он потом всю жизнь ее содержал. А то у каждого мужчины было бы к тридцати годам не меньше полдюжины семей. И вообще не всегда другие виноваты в том, что человек очутился под колесами.
Изложив все это, она довольно резко поставила поднос на стол. Воцарилась тишина. Суэйер перестала плакав и ничего не выражающим взглядом смотрела на стоявшую перед ней молодую женщину. Фанни тоже была удивлена. Она резко встала.
Мэри как бы очнулась и тоже встала, хотя и не так порывисто. Очень медленно, неуверенными руками она поискала на столе свою сумку.
Тем временем Полли опять взялась за чайник и начала разливать чай. Она еще не успела поставить чайник на стол, как обе женщины ушли.
Фанни не хотела отпускать Мэри. Но та покачала головой и села в проходивший трамвай, У нее было какое-то растерянное выражение лица, и трамвай (Фанни сразу же это заметила) пошел не в сторону Малберри-стрит, где помещалась ее лавка. Она уже не управляла своими мыслями. Ей оставалось жить только 27 (двадцать семь) часов.
Весь остаток дня Фанни разыскивала Мэкхита. Они встретились только на следующее утро: он на минуту забежал к ней в лавку, обеспокоенный и возмущенный вчерашним посещением, о котором ему рассказала жена. Он накинулся на Фанни и стал допытываться, что произошло. Фанни, не моргнув глазом, рассказала ему все. Она прямо-таки не находила слов, до того ей не понравилось поведение Полли. Она вдруг почувствовала, что и она сама – всего только служащая. Поведение Мэка ей тоже не понравилось.
Она заговорила о новой лавке на Клайт-стрит и о том, что Мэри Суэйер окончательно выбилась из сил. Она все время твердит, что утопится.
Он злобно посмотрел на Фанни, когда она сказала, что Мэри Суэйер ждет его на Малберри-стрит, и выбежал из лавки. В тот день должно было состояться второе заседание наблюдательного совета ЦЗТ. До заседания у него было множество дел.
Спустя несколько часов он отправил посыльного с запиской, в которой он назначал Мэри Суэйер свидание около семи часов в одном трактире неподалеку от Вест-Индских. доков. Ему, как видно, пришло в голову, что она слишком много знает.
Придя около пяти часов на Малберри-стрит, Фанни с облегчением увидела, что лавка еще открыта. Мэри сидела за прилавком; прочтя записку от Мэкхита, она кивнула. В лавке находился какой-то мужчина с деревянной ногой.
Ровно в шесть Мэри заперла лавку, отпустила швей и вскоре затем уложила детей в кровать. Потом она пошла вместе с Фьюкумби по направлению к Вест-Индским докам. Таким образом, в последние часы своей жизни она все же не была одна.
По дороге солдат пытался втянуть ее в разговор. Но она отвечала односложно. Возле трактира она отослала его. Зря он ее провожал. А между тем ей ничего не стоило, как ему казалось, дать какие-нибудь сведения, которые укрепили бы его положение у господина Пичема.
Как впоследствии показал хозяин, Суэйер около двух часов прождала в пустом трактире. Потом, не дождавшись Мэкхита, она пошла по направлению к докам. Она сказала хозяину, что пойдет навстречу господину, который назначил ей свидание. Но ей уже некому и нечему было идти навстречу.
Несколько часов спустя тело ее было выловлено из воды полицейским и двумя докерами.
ГОСПОДИН ПИЧЕМ НАХОДИТ ВЫХОД
Ввиду того, что Мэри Суэйер попросила Фьюкумби на обратном пути зайти к ней, чтобы присмотреть за детьми, и дала ему ключ, ему пришлось остаться ночевать у нее иначе она не могла бы попасть домой.
Наутро ее принесли. В лавку тотчас же сбежались соседи, так что солдату удалось уйти незамеченным. Труп положили на прилавок – на кровати в жилой комнате были навалены картонки из-под трикотажа.
От Фьюкумби Пичем своевременно узнал о смерти Мэри Суэйер и успел принять соответствующие меры. В первую голову он постарался выяснить действительную обстановку происшествия.
Он послал на разведку не менее тридцати нищих, которые принялись собирать сведения не только в Вест-Индских доках, но и на Малберри-стрит, в антикварной лавки Фанни Крайслер и Нанхеде.
Люди Пичема были на Малберри-стрит, когда туда впервые явилась полиция.
– Он узнал, что докеры около девяти часов видели особу женского пола, которая быстро шла по направлению к реке. После обеда Фьюкумби, зашедший на Малберри-стрит за детьми, чтобы переправить их к Фанни Крайслер, принес записку, в которой Mэк назначал Мэри свидание. Ребенок Мэри сжевал один угол этой записки. К вечеру у Пичема не оставалось сомнений, что тут имело место самоубийство.
Чтобы окончательно в этом удостовериться, он потратил целых два дня на справки, касавшиеся Мэкхита. Где он находился в момент происшествия, оказалось невозможным установить, но одно было совершенно очевидно: он в тот вечер не виделся с Мэри Суэйер. И все же одного его намерения встретиться с ней было на крайний случай уже достаточно, чтобы предъявить ему обвинение.
Твердая уверенность в том, что Мэкхит действительно непричастен к смерти Мэри Суэйер, была совершенно необходима, потому что, будь он в этой смерти повинен, он, несомненно, имел бы безупречное алиби. Он мог иметь его и так, к этому нужно быть готовым. Но, во всяком случае, он его себе не подготовил. А естественное алиби при всех обстоятельствах менее правдоподобно и убедительно.
Итак, Пичем пригласил хорошего адвоката, который взял на себя защиту интересов осиротевших детей Мэри Суэйер и передал в прокуратуру весь материал. Пичем имел возможность вмешаться в дело в качестве попечителя о бедных.
Адвокат по фамилии Уолли был вполне согласен с господином Пичемом во всем, что касалось алиби господина Мэкхита. Он сказал:
– Исходя из имеющегося у нас материала, я, как и вы, совершенно уверен в полной непричастности вашего зятя к смерти Мэри Суэйер. Вследствие этого я и мысли не допускаю, что у него есть алиби. Он, несомненно, будет нести чушь, вроде «ясиделвресторане», или «ябылвтеатре», или даже «янемогукомпрометироватьдаму». Последняя отговорка, насколько я понимаю, при создавшемся положении вещей особенно соответствовала бы вашим интересам. Настоящее алиби нужно создать, а создать его можно только в том случае, если в самом деле совершено преступление. Оно является составной, более
