защитник господин Уайт. Но, быть может, она имела какое-нибудь отношение ко мне? Я, выражаясь по- деловому, был ее шефом, в прошлом мне пришлось два-три раза повстречаться с ней, и кто знает – может быть, я пробудил в ней какие-то надежды. Господа, кто из нас, мужчин, знает, сколько грехов – быть может, невольных – он совершил в этом смысле? Вам, несомненно, известно не хуже, чем мне, сколь трудно подчас бывает шефу сохранить в отношении своих служащих женского пола нужную дистанцию. Кто станет упрекать бедных девушек, обремененных в большинстве случаев тяжелой работой и не имеющих почти никаких радостей в жизни, в том, что они чуточку влюбляются в своих шефов, представителей высшего класса, людей более культурных, чем окружающая их среда? А от этих чувств до тайных надежд и от этих надежд до горького разочарования – всего лишь один шаг! Позвольте мне ограничиться тем, что я сказал.
Почти все вечерние газеты поместили эту речь, набрав ее вразрядку. «Достойные и человечные» взгляды владельца д-лавок вызвали всеобщее сочувствие. Только одна пролетарская газетка обливала Наполеона д-лавок грязью. Однако ее не стоило принимать всерьез, так как она, вопреки всякой спортивной этике, не признавала за своим противником никакого права на человеческое достоинство и к тому же заканчивала свои отчет призывом к насильственному свержению всего существующего общественного строя.
Краткой речью господина Мэкхита судебное заседание еще не было исчерпано.
– Согласно показаниям свидетельницы Крайслер, вы принимали свои отношения с покойной Суэйер настолько всерьез, что даже давали ей деньги? – спросил Уолли, удовлетворенно поглядывая на судью.
Судья был маленький, высохший человек, старавшийся делать вид, будто речи сторон не производят на него ни малейшего впечатления.
Мэкхит тотчас же ответил:
– Господа, я мог бы сказать, что при известных обстоятельствах, если проситель находится в стесненном положении, мы даем денег, не дожидаясь угроз, а иногда и вопреки им. Я этого не скажу. Я скажу только, что мне было важно избежать осложнений вроде визита этой несчастной в редакцию «Зеркала». Впрочем, визит этот все же впоследствии состоялся. Деловой человек обязан избежать даже тени подозрения. О том, какое значение я придавал угрозам, свидетельствует хотя бы факт, что я оставил их без внимания и не пошел в трактир «Жареная рыба».
– Но вы вызвали туда Суэйер?
– Из жалости. Я бы и пошел туда из того же чувства жалости, но меня задержали дела. Если бы я относился к этим угрозам серьезно, никакие дела, разумеется, не могли бы удержать меня.
Уолли оживился:
– А в чем заключались эти дела? Если вы были заняты деловыми переговорами, то у вас должно быть алиби.
Мэкхит посмотрел на своих адвокатов. Потом он сказал:
– По причинам делового характера я не хотел бы посвящать суд в эти переговоры, если это не очень нужно.
– Быть может, это окажется нужным, – сухо сказал судья.
Но Риггер и Уайт покачали головами и вызвали свидетеля защиты – хозяина «Жареной рыбы».
Он сообщил, что покойная долго сидела одна в его заведении, поджидая кого-то и все сильней волнуясь; уходя, она не надела шляпы, а держала ее в руках. После ее ухода никто о ней не осведомлялся.
Уолли спросил: можно ли заглянуть в трактир с улицы?
Ответ гласил: да.
Имеется ли в трактире какой-либо иной выход, кроме того, что ведет на набережную и на Деф-стрит, где она неминуемо должна была встретиться с человеком, назначившим ей свидание и опоздавшим?
Ответ гласил: нет.
Уолли резюмировал: обвиняемый мог перехватить свою жертву у самой «Жареной рыбы» или встретить ее на обратном пути.
В зале начали зажигать большие газовые светильники – стояла уже поздняя осень, и смеркалось рано.
Уолли помедлил, пока не закончилась эта процедура, и затем продолжал:
– Только что защита не без юмора спрашивала, чем могла угрожать мелкая лавочница крупному коммерсанту. Я позволю себе в этой связи допросить одного свидетеля.
В зал вошел празднично одетый мужчина с длинными, свисающими руками. Он занимался сапожным ремеслом в доме напротив лавки Мэри Суэйер и показал, что покойная однажды сказала ему: она-де знает, откуда берутся доставляемые ей товары. Сказала она это таким тоном, что ему, свидетелю, осталось только предположить, что товары эти весьма темного происхождения.
Мэкхит встал. Он хотел сию же минуту возразить. Но Риггер дернул его за рукав и шепнул ему что-то. Мэкхит сел, и Риггер попросил председателя объявить краткий перерыв. Он-де устал от всей этой бесконечной болтовни и хочет уговорить своего подзащитного раскрыть алиби.
Председатель дал согласие.
Но в коридоре Мэкхит очень энергично заявил адвокатам, что он пока еще не может предъявить алиби.
Оба адвоката указали ему, что в таком случае судебное следствие кончится для него в высшей степени неблагоприятно и что ему будет предъявлено обвинение в убийстве.
Впрочем, Уайт все еще надеялся, что ему удастся доказать факт самоубийства. У Ригтера больше не было сил возражать ему.
После пятнадцатиминутного перерыва заседание возобновилось.
Адвокаты Мэкхита доложили суду, что их подзащитный, к сожалению, не имеет возможности указать, где он находился в момент смерти Суэйер. Причина его молчания – гчисто деловая. Судья принял это заявление довольно сдержанно. Затем Уайт заявил, что, по его убеждению, Суэйер вообще не была убита, а сама наложила на себя руки. Он-де попытается убедить в этом суд.
Уайт вызвал своих свидетелей и допросил их. Все они были владельцами д-лавок. Он предложил им рассказать об их материальном положении.
Они исполнили его просьбу и единогласно заявили, что положение у них отчаянное. Один даже сказал: «Дело приняло такой оборот, что впору повеситься». Окончательно безвыходным положение стало после того, как приостановилось поступление товаров. Уайт поблагодарил их и вызвал соседей Суэйер с Малберри-стрит. Он спросил их:
– Что вам известно о деловых качествах покойной госпожи Суэйер?
– Ровно столько, сколько обычно известно соседям.
– Хорошо ли она вела дело?
– Она была прилежна.
– Точна в денежных расчетах?
– Не очень. Если кому приходилось туго, то она отпускала товар в кредит.
– Стало быть, она не была деловым человеком в обычном смысле этого слова?
– Кто показывал ей рваные носки, тому она давала новые. Надо было только прийти к ней в сырую погоду.
– Стало быть, не деловая женщина?
Свидетель промолчал.
– Господа, – сказал Уайт, – вы видите: если эта несчастная женщина в самом деле добровольно покончила счеты с жизнью, в чем мы лично уверены, то показания, только что выслушанные вами, лишний раз доказывают, к чему приводят мягкосердечие и человеколюбие.
Судья усмехнулся.
Допрашивали пожилую свидетельницу.
– Расскажите, – предложил ей господин Уайт, – что говорила вам покойная о том, как она получила во владение лавку.
Старуха обстоятельно высморкалась. Вероятно, ей хотелось показать свой красный носовой платок.
