Братья поглядели назад. Сейчас же за ними река, обогнув мыс, круто сворачивала. Высокий лес на мысу заслонял реку за поворотом.
Если вор проскользнул уже здесь, больше они никогда его не увидят.
Один и тот же невысказанный вопрос мучил обоих: да или нет?
И глаза их шарили по волнам, точно искали на них невидимые следы проскользнувшего по ним беглеца.
Так стояли они долго. Уже солнце поднималось над тайгой, играя искрами в зыби потока.
Братья устали от бессонной ночи, от быстрого бега по тропе у них зудели ноги. Но им и в голову не приходило сесть, точно сидя они могли пропустить плывущую мимо них лодку.
Ночное нападение лишило их ужина; утром у них не было времени поесть. Но они не догадывались вытащить из-за пазухи хлеб и пожевать его.
Вдруг Маркелл — глаза его видели дальше — вскрикнул:
— Плывет!
Это было первое слово после шести часов молчания.
Дальше все произошло быстро, очень быстро, гораздо быстрее, чем можно это рассказать.
На них стремительно неслась лодка.
Маркелл первый разглядел на ее носу собаку и крикнул:
— Белка, сюды!
Видно было: собака рванулась, но ремень, завязанный у нее на шее, сбросил ее назад в лодку. Слышен был хриплый, негодующий лай, заглушенный шумом реки.
Тогда Мартемьян выдернул из повязки больную руку, левой приладил винтовку на сук, правой потянул за спуск — щелкнул выстрел.
Маркелл торопливо сказал:
— Не проймешь, брось, мешки.
Вдоль борта лодки стояли набитые землей мешки. За кормой торчало рулевое весло, но человек, управлявший им, виден не был. Пули не могли ему причинить вреда.
На мгновенье братья растерялись. Их последняя надежда рушилась.
Лодка быстро подходила. Что-то надо было предпринять сейчас, немедленно, не теряя ни минуты.
И вот, в первый раз за десятки лет, мысли братьев поскакали в разные стороны.
Старший торопливо стал перезаряжать винтовку.
Младший сорвал с себя кожаный мешок, поднял его высоко над головой, закричал, заглушая грохот потока.
— Бери соболей, отдай собаку!
В ответ ему с лодки стукнул выстрел, пуля пропела в воздухе. Лодка, держась того берега, неслась уже мимо них.
Мартемьян опустил винтовку на сук. Лицо его было страшно. Он бормотал:
— Щенят вору плодить!.. Врешь, никому не достанешься.
Больная рука плохо слушалась его, мешала быстро управиться с ружьем.
Одним прыжком Маркелл подскочил к брату. Скинул его винтовку с сука. На тот же сук опуская свою винтовку, жестко сказал:
— Молчи! Я сделаю.
И тщательно, как соболя, — зверьку надо попасть в голову, чтобы не попортить драгоценной шкурки, — стал выцеливать.
Мартемьян впился глазами в белоснежную фигуру собаки на лодке.
Белка, натянув узкий ремень, вскинулась на задних ногах, передними повисла в воздухе — рвалась через борт к хозяевам.
Еще миг — и бесценный друг, исчезнув за поворотом реки, навсегда достанется ненавистному вору.
У самого уха Мартемьяна ударил выстрел.
Мартемьян видел, как Белка сунулась вниз — мордой вперед.
Лодка исчезла.
Несколько минут братья стояли не шевелясь, глядя на волны, стремительно убегающие за мыс.
Потом старший сказал, кивнув на больную руку:
— Стяни потуже.
Из раны обильно сочилась кровь. К горлу подступала тошнота, неиспытанная слабость охватывала все громадное тело Мартемьяна.
Он закрыл глаза и не открывал их, пока брат возился с перевязкой.
Не рана его мучила: сердце еще не могло помириться с потерей любимой собаки.
Он знал, что и брат думает о ней; открыл глаза и посмотрел ему в лицо.
Левый глаз Маркелла неожиданно прищурился и хитро подмигнул ему.
«Эк его корчит!» — подумал Мартемьян и снова опустил веки.
Туго спеленатая рука наливалась тупой звериной болью.
Сильный шелест в чаще заставил его снова открыть глаза.
Не Белка — прекрасное ее привидение, всё алмазное в радуге брызг, стояло перед ним.
Собака кончила отряхиваться, бросилась на грудь Мартемьяну, лизнула в лицо, отскочила, кинулась к Маркеллу.
Секунду Мартемьян стоял неподвижно. Потом быстро наклонился, здоровой рукой подхватил обрывок ремня у Белки на шее.
На конце ремня была полукруглая выемка — след пули.
Волосатое, грубое лицо старого охотника осветилось счастливой детской улыбкой.
— Ястри тя… ладно ударил! — громко сказал он. И тут же спохватился: ведь это были лишние слова, их можно было и не говорить.
ЧЕРНЫЙ СОКОЛ
Бедный деревьями степной аул был весь открыт солнцу. Улица пустовала. Только у сакли торговца Кумалея, в тени серебристого тополя, сидел на корточках бритоголовый нищий. Под другим тополем стоял оседланный конь. Стайка голубей подбирала в пыли зерна.
Птицы двигались вяло: клюнут — и посидят без движения, клюнут — и приоткроют клюв, задыхаясь. Было знойно.
Из сакли вышел джигит в папахе, с кинжалом у туго стянутого пояса. В руках держал он кожаную сумку. Большой, сгорбленный, крючконосый, показался за ним торговец.
Нищий вскочил на ноги. Его быстрые глаза приметили табак в сумке джигита. Он правой рукой слегка коснулся лба и груди, левую протянул за подаянием.
— Табачку, баба,[8] на одну трубочку табачку нищему Саламату, и да будет тебе удача во всех делах.
Хмуро глянул джигит на согнутую фигуру попрошайки — и прошел мимо. Навстречу хозяину тихонько заржал конь. Джигит подошел и стал приторачивать к седлу сумку. Нищий тотчас же очутился рядом.
— Душистый табачок поможет голодному Саламату забыть чурек.[9]
