Доктор приник ухом к сердцу.
— Жив! Арсений, сюда!
Вдвоем они с трудом выволокли из ямы отяжелевшее тело Виктора Степановича.
Арсений сбегал на Студеный ключ. В кожаной шапке принес воды.
Наконец Виктор Степанович глубоко вздохнул и открыл глаза.
— Долго же я спал, — сказал он, — совсем как в сказке. — И, вдруг забеспокоившись, спросил: — Который час? Пора, а то здесь ночевать придется.
Он ничего не помнил: ни как увидел медвежат и медведицу, ни как выстрелил, ни что потом было.
Доктор отер кровь с лица брата, распахнул одежду на груди и с удивлением увидел, что Виктор Степанович нигде не ранен: кровь на нем была кровью убитых над ним медведей.
Пока Арсений поил дядю студеной ключевой водой, доктор осмотрел медведицу. Ее глаза и нос были разбиты зарядом мелкой дроби. Пуля вошла в грудь и разорвалась в. сердце.
И с этими-то ужасными ранами зверь успел взлететь на высокую колодину и ударить врага с такой силой, что тот грохнул в яму, как легкая чурка, — и всё забыл.
«Теперь я припомнил всё, — кончает свое письмо Виктор Степанович, — вплоть до момента, когда стрелял. Дальше — пустота, пока не очнулся в объятиях брата.
Пишу вам, сидя на пне у избушки, прильнувшей к косогору Студеного ключа. Кругом мало что изменилось: тот же суровый и темный лес, да луга, да ширь поднебесья; рябчики в желтой листве березы, глухари на черных в золоте лиственницах.
Странно мне, что я убил такого громадного и страшного… рябчика. Я же не за ним шел. И мне кажется, что это не я, а кто-то другой.
Меня по-прежнему влекут рябчики, одни только рябчики. Признаться вам, я до сих пор ни одного не добыл. Но я не теряю надежды: не всегда же мне бить медведей.
Когда-нибудь убью и рябчика».
ЦВЕТНАЯ НОЧЬ
Мы возвращались на автомобиле с охоты.
Дорога лежала через степь, ровная и прямая, как поваленный телеграфный столб.
Быстро темнело. Но мы уже отмахали километров пятьдесят, до города' оставалось пустяки, каких- нибудь полчаса езды. Шофер Петя Носик всё прибавлял ходу.
Виктор Степанович ерзал на сиденье, что-то искал в своих бесконечных карманах. Потом сполз вниз, стал перебирать убитую дичь — нашу добычу.
— Что вы ищете?
— Портсигара моего не видали?
— Видел, когда вы брали из него папиросу, на привале. Помните, за канавой сидели, курили, перед тем как сесть в автомобиль?
— Да-да-да!.. Верно. Значит, там я его и оставил. Надо вернуться.
— Полноте! Папиросы у меня есть, хватит до дому. Шут с ним, с портсигаром: он же у вас грошовый.
— Нет, нет, непременно вернемся, он мне дозарезу нужен.
При этом у профессора был ужасно растерянный вид. Волосы на голове взлохматились, даже всегда аккуратная козлиная бородка как-то смешно растопырилась. Он продолжал похлопывать себя по бокам по бедрам, по груди — всюду, где у него были карманы. Раз пять перекладывал с места на место свою кепку рябчикового цвета: нет ли под ней портсигара?
— Говорю же: хватит у меня папирос. Нате закуривайте.
Виктор Степанович закурил, но сказал настойчиво:
— Петя, дорогой, давай поворачивай, поворачивай!
— Ну ты! Не знал, что вы такой скопидом: паршивой деревяшки жаль.
— Да ведь в ней — пропуск.
— Что?
— Пропуск свой я в портсигар засунул. Завтра мне на завод идти, в лабораторию, а меня не пустят.
Я расхохотался.
— Ну, знаете, вы точь-в-точь как один мой очень юный и беспокойный сосед в поезде. У меня нижняя полка была, у него — верхняя. Вот ночью просыпаюсь от крика и стонов. Он стоит на полу, на своем пальто почему-то, и плачет.
— Вы что? — спрашиваю.
— Пальто упало! — отвечает, хныкая.
— Эка, подумаешь, важность — упало. Ну, поднимите, почистите ваше пальто, всего и дела.
— Да… А в пальто я лежал.
Мой анекдот не рассмешил Виктора Степановича: профессор слишком был озабочен.
Петя Носик молча заворотил машину, дал скорость и включил свет.
Сразу утонула в темноте степь. Черная ночь придвинулась к целлулоидным боковым окошечкам автомобиля. Но впереди, в ярком свете фар, открылась волшебная картина: там ночь была цветная.
Первый раз в жизни мчался по дикой уральской степи ночью. И совсем по новому открылась мне эта — казалось, такая знакомая — степь.
Широкая дорога убегала куда-то под ноги, вращалась, как бесконечная лента конвейера. Белого, серого, бурого, желтого цвета.
Придорожная полынь казалась лесом, каждый кустик травы — деревом.
Маленький лес этот точно откуда-то издалека бежал к нам навстречу, но вдруг исчезал, так и не добежав.
Деревья казались гигантскими. Вершинами они уперлись в черное небо. Яркая желто-зеленая листва их блестела, как стекло.
Виктор Степанович всё шарил по своим карманам и что-то озабоченно бормотал себе под нос.
— Да посмотрите, какие чудеса впереди! Бросьте думать о портсигаре, найдем.
— Найдешь его…
В эту минуту впереди из-под колес веером брызнули большие белые хлопья и исчезли справа и слева.
Из темноты раздался резкий лающий голос белых куропаток.
Тут даже Виктор Степанович не выдержал.
— Ишь, ругаются! Слышите, кричат: «Будь ты проклят, будь ты проклят, будь ты проклят: напугал, напугал, напугал!» Это они тебя, Петя.
Петя рассмеялся. Скороговоркой произнесенные проклятия были в самом деле очень похожи на крик испуганных куропаток.
— Носик, наддай ходу! — попросил Виктор Степанович.
— Гляньте! — закричал вдруг Петя.
Впереди прыгал на дороге ушастый зайчишка. Ослепленный неожиданным светом, он смешно и неуклюже подпрыгивал на одном месте, точно у него спустились штанишки и мешают бежать.
Петя Носик направил машину прямо на него.
Перепуганный заяц скакнул влево, но сейчас же повернулся и запрыгал назад.
Добежал до канавы и опять чего-то испугавшись, отскочил на середину широкой дороги.
