— Ну, значит, тут по ручью и надо искать ее. Тут у нее и щенята.
— Дак это никак твоя собачка, дяденька? — догадался Федька. — Щениться, значит, ушла. Однако, чай, там нипочем ее не найти: болото здесь в лесу, чаща такая — всё равно как стена.
А дяденька всё посмеивается:
— Ошибся, милок: не моя это собачка. Собачка эта вовсе бесхозная. А вот скоро, надеюсь, будет моя. Пойду ее искать.
Сам мешок с себя снял, на спину перевесил, штаны закатал выше колен, взял ружье в руки и прямо в ручей да в лес.
Я только спросить у него успел:
— А что же, дяденька, охотницкие сапоги себе не заведете? В сапогах способнее.
— А на что они летом-то! — ответил. — Вода теплая. А в сапоги-заколенники попадет вода, потом мучайся с ними. Летом, брат, охотнику обувь нужна, как решето: войдет вода и выйдет. Беги, Ванюша, в школу — опоздаешь. Вечером тебе щеночка принесу.
Целый день я всё про этого щеночка думал: неужто волчонка принесет?
Долгий тот день показался мне. Уж солнце зашло, смеркаться стало; тут только пришел дяденька.
— Обманул, — говорит, — я тебя, Ваня: нет щеночка. И замолчал. Так, молча, поужинал и спать лег.
Я вижу: расстроенный, и уж спрашивать у него ни о чем не стал.
На другое утро он ушел до света, я еще спал. И к ночи вернулся — простой опять. И уж о щеночке ни слова.
Задумчивый. Что-то под нос себе бормочет. Некоторые слова я разобрал:
— Ошибка, ошибка. Всё может быть… Экая хитрая бестия!
Стали спать укладываться. Вдруг он говорит:
— Ванюшка! Никак завтра воскресенье? — Воскресенье и есть, — говорю.
— И в школу тебе не идти? — А как же: выходной ведь.
— Так слушай, милок! Помоги мне. Пойдем со мной завтра с утра. А то там, понимаешь, такой чертов переплет в ивняке-то — никак мне не пробиться. А ты ростом невелик — пролезешь.
Хорошо — мамки в избе не было. Сейчас бы заругалась:
«Что, — мол, — ребятенка на какое дело подбиваете! Разорвут его волки, не пущу!»
Мы с ней ведь догадывались, что Федькина-то собачка волк была.
Я и говорю ему:
— Только мамке не сказывайте. Я будто за пёстышамн пойду с ребятами.
— А что это — пёстыши? — спрашивает.
— Хвощ по-ученому. На ржаном поле его много. Головки больно вкусные.
— Ладно, — говорит — помолчу. Только ты не бойся: опасности никакой и ружье у меня.
— Я не девчонка.
Утром я нарочно первый ушел. Круг дал — и к пастухам. Туда и дяденька подошел. Федька, хоть ему и невдомек, кого по правде мы разыскиваем, тоже с нами увязался.
Совсем немного мы отошли по ручью, — покрыл нас с боков и сверху густой ивняк. Как в пору попали.
— Ну вот, — говорит дяденька. — Отсюда начнем. Лезь, Ванюшка, на правый берег. А ты, Федя, на левый. Ищите щенят. Найдете — меня крикните. Я вперед пройду, там не так крепко. Близко буду, услышу. А не найдем ничего — опять здесь в полдень сойдемся.
Полезли мы с Федькой: он в одну сторону, я в другую. Лист на кустах еще небольшой, видно всё-таки впереди, особенно понизу. Только ничего такого не приметно, никаких волчьих следов или еще там чего.
Ну, трудно лазать: кочки, между ними вода, как чай густой, коричневая. Ветки по лицу то и дело хлещут. Где тут волкам жить! Утку одну видел да маленьких каких-то птюшек болотных. Трещат: верно, гнезда у них тут на кустах.
Дальше суше стало. Тут, слышу, сороки стрекочут. Увидели меня — еще пуще закричали. Да таково их много — не меньше десятка собралось. И такая у них тут вонь — тошно даже. Ну вас, думаю. Совсем оглушили!
Устал я шибко. Хотел присесть — отдохнуть. Гляжу: солнце уже прямо над головой стоит, — полдень.
Я скорей назад.
На ручье уже дяденька и Федька меня ждут. Уж кричать меня хотели. Дяденька говорит:
— Мы с Федей ничего не нашли. Не приметил ли ты чего-нибудь?
— Никаких следов, — говорю. — И искать в этой стороне не стоит: там одни сороки, целая куча их, и запах там тоже нехороший — вонько пахнет.
А дяденька-то обрадовался.
— Да ну, — говорит, — неужели сороки? И дух тяжелый? Веди меня скорей туда!
Трубку он курил — и трубки не докурил: выбил ее о приклад ружья, огонь в воду посыпался. А мне неохота опять в эту гущину лезть: весь обдерешься и устал как собака.
И что, думаю, он всё шиворот-навыворот делает. Придумали волков искать, где их никто и не видел! А теперь сорокам обрадовался. Сорока — птица осторожная: человек ли, зверь ли — сейчас затрещит и улетит.
Ну уж, думаю, всё равно. Представлю его сорокам, а там недалеко пробраться по кустам до бора. Скажу — мне недосуг, сам бором — и домой.
Повел его. Федька не пошел: говорит, дед заругается, коровы разбредутся, — надо иттить.
Сороки на том же месте оказались. Как затрещат!
И вот поди же ты: всего мне было шагов с полсотни еще податься — и сам бы я нашел волчье логово!
Горушка там дальше, в ней нора — совсем неглубокая, под корнями сосны. А по склонам всё кости белеют: птичьи, заячьи, овечьи, собачьи. От них и дух такой тяжелый.
Волчата лежали в норке клубком.
Дяденька развязал мешок и начал хватать щенят одного за другим за шиворот. Шесть штук их оказалось, шесть штук он поклал в мешок. Серенькие они, хвостик веревочкой, глаза еще только прорезались.
А я всё больше по сторонам поглядывал: вдруг да вернутся волк и волчица? Жутко всё-таки…
— Ну! — весело так дяденька говорит, — тут нам делать больше нечего.
— А волчицу хотели убить?
— Ни волка, ни волчицы мы с тобой не увидим, хоть они и рядом тут оба, в кустах сидят и нас слышат. Волчицу взять — это особое дело. Идем, идем, скорей, Ванюша.
За горушкой опять были кусты, но уже не так много. Скоро мы поднялись в гору, а там — чистый бор.
Тут дяденька остановился. Покрутил головой и говорит:
— Ну, нам с тобой сюда. Вот этой тропкой пойдем.
— Что вы, дяденька, — говорю. — Совсем наоборот: нам вон куда надо. Тут до деревни рукой подать.
А он так сердито на меня поглядел. Брови сдвинул.
— Ты, — говорит, — меня не учи, мальчик. Ученого учить — что мертвого лечить. Делай, что я тебе говорю, и помалкивай. Не всё против ветра ходить: иной раз и по ветру надо.
Зло меня взяло: опять он наоборот делает! Ведь этой тропой, что он хочет, половину бора обогнем, а потом назад полями шлепай — по жаре-то!
Всё-таки ослушаться его не посмел. Иду вперед. Он — следом.
Скоро вышли мы тропкой на поляну, перешли ее. Тут он сзади тихо так говорит мне:
— Иди, не оборачивайся, не останавливайся. И вот тебе эхо, не тяжело будет?
Сам кладет мне на плечо мешок с волчатами. Перекинул мне ремни на грудь.
