заорал:
— Меня вчера списали, а ты, гнида, хочешь, чтобы я застрелился?
Руки у Грушкина дрожали. Неверным пальцем нажал на курок. Пробегавшая мимо черная кошка с визгом высоко подпрыгнула и ухнула наземь.
Коля посмотрел на только что убитую, дохлую кошку. И, не оглянувшись на Грушкина, пошел прочь.
Зеркало
Сверло с победитовым наконечником вошло в блочную стену. Электродрель раздробила тишину в комнате. И через минуты три-четыре отверстие было готово.
Валера Шепелюк проверил и еще пальцем почистил. Вставил пробку. Ввинтил надежный шуруп. Повесил зеркало, сзади укрепленное проволокой. Проверил, чтоб ровно висело. Поглядел в зеркало. Увидел там мохнатое существо.
— Я жду невесту, — сказал Валера. — Она красивая. — Подумал и добавил. — Ну, не так. Но симпатичная.
— Поглядим, — сказало существо.
— Погляди, — не возражал Валера, — но ничего такого не выражай, если что.
— Если что, не выражу. А когда придет?
Валера затруднился:
— Обещалась. Сегодня, — и спохватился. — Если придет, ты не гляди, что мы с ней будем делать.
— Как это? Я не могу.
— Ладно, гляди, но не очень. Чуть-чуть.
Валера сел к столу, где все уже было готово. Сидел и думал: «Время идет. Я ведь не мальчик. Да, — и мудро добавил, собрав все в одну мысль. Жизнь».
Глядел в окно. На потолок. В зеркало не глядел.
Около пяти снял трубку телефона:
— Вера, Вер, приходи…
Послушал.
— Приходи, ну приходи. Придешь, а?
Через час пошел открывать дверь. Коридор. Чуть задержался.
Молодая женщина вошла в комнату. Оглянулась на зеркало.
— Вроде у тебя в коридоре висело?
— Ага, — обрадовался Валера. — Ты туда не гляди, ты вот сюда, — и показал на стол.
На столе две бутылки вина, и обе открыты. Два фужера. Закуски. Ваза с апельсинами. Все культурно.
— Ну чего ты хотел? — спросила женщина.
— Вер, потом. Видишь, марочное, — и он налил себе и ей. — Ну, как говорится, со свиданьицем, и чтоб не последняя.
Они выпили. Вера наскоро закусила.
— Если какое дело, скажи.
— Какое дело? Просто позвонил. Давай еще.
— Значит, ничего. А я испугалась.
— Вер, — он хлебнул сначала воздух, а потом из фужера, — Вер, может, останешься?
— Да ты что? У меня Катька должна с английского вернуться.
— Вер… Вер… Вера…
Но женщина уже поднялась.
— Возьми хоть апельсин, — ухватился за последнее Валера. И вдогон. Может, на час, а?
В коридоре заминка. Дверь хлопнула.
Валера вернулся в комнату. Сел за стол. Налил себе полный фужер. И разом, как стакан с водкой. Потом еще и еще.
— Она симпатичная.
Валера поглядел в зеркало:
— Ты о ком?
— О Вере.
— Да это разве… В школе на одной парте… Ну, в школе на одной парте, и все.
Опорожнил одну бутылку. Взял апельсин. Повертел. Положил опять в вазу. Пошла и вторая бутылка. Отяжелел. И сквозь туман услышал:
— Может, еще придет?
— Кто?
— Ну та.
— Кто та? Кто та? — грубо орал Валера. — Один я, а ты: та. Откуда ей?! — И зло: — Замолчи.
Схватил пустой фужер. Хотел запустить им в зеркало. Воздержался: плохая примета.
Нетвердо подошел к зеркалу.
Увидел картину из лесной жизни. Овраг, или, как в книжках, долина. Вся в огромных белых ромашках.
— Эй! — крикнул Валера. — Эй! Где ты? Эй! Где я?
И белые подвенечные ромашки качнулись от его ветреного голоса.
Зима — осень
Ветер никак не хотел затихать внутри Селюни Лычугина. Иногда там мотались звезды среди клочьев сырых облаков.
А за окном на улице студеная зима. Мороз градусов под двадцать, а у него внутри осенняя тоска бездомная. Сапоги не вытащишь. Причем каждую ночь. И чего у него ветер внутри крутит?
— Нет, я не святой! — крикнул он в пустоту. — Дура ты, Лидка. Нам бы с тобой жить по-людски, уходя в ласку. Ты не думай, я бабьих сисек навидался. А теперь давай тихо, аккуратно. Чтоб детишки, а?
Его голос заглушал включенный телевизор. Там какие-то беспогодные люди чего-то говорили, целовались чужими губами. И вдруг выскочила на экран рыжая, хохочет. Разинула рот. Белые зубы. Ах ты Боже мой, не Лидка, нет. Но одно видно — родная.
Селюня вздрогнул. Рванулся навстречу рыжей, через ночь, через осень и зиму… Но в ту же минуту рыжая показала ему тюбик с зубной пастой.
— Тьфу, — сплюнул Селюня.
Закрыл глаза. Выключил телевизор.
Рог
— Что это за жизнь? — крикнул Коля Сапрыгин и ринулся рогом вперед.
На пути всякие там иномарки, жигули и прочие… И подбивал их рогом, рогом. Скрежетало развороченное железо. Полосовало ему лицо.
Выбежал он из дому на изломе ночи. Выбежал темным осенним утром, продрогшим от мелкого дождя. И те редкие люди, что случайно оказались на улице, разом усекли опасность. Ринулись в ближайшие
