Рассказы и крохотки

подумал: ещё одну сумку у неё перенять, и – это секунда? полсекунды? – шагнул назад, когда уже должен быть в тамбуре, стальная дверь снова почти прикрылась – и внутри раздался взрыв. Кто послал сигнал – поспешил на эти полсекунды, счёл, что жертва как раз будет в тамбуре.

Улыбнулся кривовато, как бы извиняясь.

Простоватость его лицу придавал и самый простой начёс волос набок, по-мальчишески.

– И какие у вас предположения? Кто заказал убийство? Кто – взорвал?

Толковянов посмотрел глаза в глаза. Внимательно. Раздумчиво. Взвешивая.

И тут – узнал! – Косаргин враз понял по выражению.

Но сам – не пошёл навстречу, не напомнил.

И тот – ничего не назвал.

А – ещё задумался.

И, складывая раздвинутые вкруговую пять пальцев с пятью, как полушария, складывая – и как бы с усилием разрывая, складывая – и разрывая, ответил:

– Я не уверен, что ваше ведомство может эффективно в чём-то помочь.

Алёша не представлял, не предчувствовал, что на него будет покушение, и даже вот- вот.

А между тем, вступая на изломанный путь в этом потёмочном мире, – надо было и давно ждать, и всегда ждать.

Кто заказал – Алёша подозревал, хотя не доказать ничем: головка фирмы «Элломас». Отношения с ними были в неустойчивом состоянии, требовали большой оглядчивости, и сейчас Алёша, кажется, понимал, где и в чём промахнулся. Бывает, одна неосторожная фраза – а выводы из неё потекли против тебя. Кто взялся за финансовое дело – тому никогда нельзя дать волю чувству, сорваться.

А кто исполнял – того ещё трудней найти? И вовсе не догадаться. Хотя только через того и можно начать разматывать.

Если ещё браться за этот розыск? А может быть перетерпеть?

И откуда вселяется в нас такое неотчётливое, непонятное движение: почему не перенял вторую сумку у Тани раньше, а вот именно в эти полмгновения?

А могли – и вдвоём успеть войти в ловушку…

Распорядок же дня у Алёши так регулярен, что ничего не стоило убийце и подгадать момент.

Но почему так сложно? не из пистолета просто, в упор?

А наверно, был замысел повести следы по-ложному: не здесь, в областном городе, но в Б*, откуда Алёша когда-то и приехал учиться в здешний университет, – в Б* недавно было два убийства, и оба так: взрыв мины дистанционным сигналом. Неплохо рассчитали.

Но кого убедишь, что с Б* – ни счётов, ни расчётов никаких нет, только нежные воспоминания детства и юности.

Нежные – это не только колодец в сохранившемся провинциальном дворе; ещё не вытоптанная травка кой-где по двору; целый квартал одноэтажных домиков с резьбой на посеревших издряхлевших фронтонах, и мальчишки этого квартала. (С ними чего только не вытворяли: расклеивали по городу листовку «Бей попов!» и смекали, как бы им взорвать последнюю в Б* церковь. А повеяло, не будет ли с нами воевать Китай, – так если дойдет до Урала, то здесь, в Приволжьи, по лесам будем создавать группы партизан.) И школа же – до чего интересное приютище от первого порога и с первого дня. А спустя пять лет – физика! а ещё спустя – химия! – что за дивные предметы, до сих пор не развиденные, не угаданные тобой в окружающем мире, а они всё время с тобой тут и были. По химии – замечательная учительница, да какая красавица! Химию учили все с воодушевлением, а Алёша и обогнал: с 9-го класса погнал вперёд и шире программы – и углублял своих же десятиклассников. Но – физика? Учитель был совсем никудышний, вялый, он просто не понимал о своём предмете, какое переливчатое вещество ему досталось в небeрежные руки. А уж опытов – совсем не умел ставить, всё готовил за него Алёша. И поперву, пройдя ещё до уроков за таинственную перегородку физического кабинета, он там бродил и грезил – среди этих вертимых кругов, искророждающих стержней из бока тёмной закрытой катушки, пришкаленных воронёных стрелок за стёклами приборов, стеклянных мензурок и трубок с насечками, всех видов пружин… Какое-то невидимое струение шло через это всё, и уже никакое кино со скачущими всадниками, пожалуй, не стояло рядом с этим завораживающим миром.

Но скоро, чуть постарше, огляделся Алёша, что всё это устарело, детскость: ворожебный поток физики нёсся куда быстрее, и не здесь. Старшие надоумили его читать журналы – «Наука и жизнь», «Знание – сила», «Природа», – стал он бегать в городскую библиотеку и зачитываться там. Что делалось в мире! что делалось или было уже на пороге: электронно-вычислительные машины, миллионы операций в секунду, – без человека управляющие большими заводскими процессами! электронно-вычислительные, самопроизводящие подобных себе! они же – в радионавигации! перевод тепла в электричество без механических устройств! солнечные батареи! бурное развитие квантовой электроники, лазеры! ви?дение и съёмка в полной темноте!! Как будто все отрасли физики, подобно гончим, одноминутно сорвались с привязей и кинулись по всем направлениям вперегон. Молекулярные часы. «Пограничные науки», физико- химический синтез веществ с заранее заданными свойствами. Вот-вот, на пороге – управляемый термоядерный синтез. Биотоки. Бионика: технические устройства, копирующие биологические системы. А в астрономии: теория Большого Взрыва! – Вселенная отнюдь не вечна: она создана – враз? И Чёрные Дыры, безследно и безвозвратно поглощающие материю – в ничто??

А Алёшка – терял время в малокровности школьного кабинета, учил какую-то старь по параграфам!

Весь мыслящий мир нёсся, летел, кружился, преобразовывался в таком бешеном движении – нельзя было больше, нельзя было дальше задерживаться в отсталом городе Б*, хоть и в нём теперь есть заводы. Ну не успеют же открыть, изобрести всё, всё до барьера, до рубежа, что-то же и на алёшину долю останется?

С отличным аттестатом ринулся сюда, в университет, на физфак, и все первые два курса жадно засматривался по ждущим его направлениям. Надо будет захватывать – больше чем одно направление, – и потому что жгуче интересно, и потому что чем множественней они – тем шире будет дальше выбор для удачи.

И эти два года – счастливейшие в его жизни! – Алёша учился с неистовостью и старался узнавать и услеживать, сколько только удавалось.

Да ещё и такое уверенное билось в груди: за что бы, за что бы я ни взялся, любое дело, каким займусь, – во всём будет успех! (Успевал быть и в активистах комсомола, не отдыхал никогда, а заглатывался делами. Даже восставил из полного хлама совсем уже выкинутую кем-то автомашину, «судорогу», аккумулятор каждый вечер тащил на третий этаж общежития заряжать, утром – вниз, ребята смеялись-издевались, но и сами же просили: подвези, опаздываем!)

И вдруг после двух курсов, в Восемьдесят Шестом, – да когда только-только стронулись общественные надежды! – как отрубили жизнь: взяли в армию на два года.

Или уж раньше бы? или по окончании? – но почему как раз посередине??

Перегороженный вдох.

И, может быть, – невосстановимый.

Армия – и всегда не сахар, а тут был – самый разгул «дедовщины». А от «дедов» жалости не жди. Но в те годы и Алёша был не худ, как сейчас, а тяжёл и плотен, удар немалый, себя отстоял.

В армии взяли его на радиосвязь. Ещё и там пытался читать книги по физике. Да где уж… Покинул…

Потом стал почитывать газеты, смотреть телевизор – надо же и готовиться к жизни, которая так круговертно изменилась за два его армейских года. Кипели какие-то неформалы, какая-то общественная самодеятельность, невиданное что-то!

Вернулся из армии на третий курс университета – своего? а уже и не своего. Тот? а уже и не тот. (Хотя понимал, что среди множества наплодившихся теперь дутых вузов, вузов, да хоть и НИИ, – их Университет ещё держал традиционную свою высоту.) Как будто армия вынула из души стержень живой – жажду к науке. Получал всё так же пятёрки, пятёрки, а утерял вот что: постоянное ощущение красоты в науке, когда даже прознобь берёт. Осталась уже не красота, а только