вздрогов у соседних приёмников и рассчитывается направленье луча на планшете. И в идеальных условиях, как ночью и в холодную сырость, эти три-четыре луча все сходятся в одну точку: то и есть – место вражеского орудия, диктуй его на наши огневые!
Но когда много звуковых помех, да ещё эта, от зноя, отгибающая звук инверсия, – то всё звуковое колебание расплывчато, искажено или слабо выражено, момент вздрога нечёткий, откуда считать? А не так угадаешь отсчёты – не так пойдут и лучи на планшете. И желанной точки – нету, растянулась в длинный треугольник. Ищи-свищи.
Кажется, так и сейчас. Ботнев нависает над Накапкиным, хмурится.
С Ботневым – тоже у нас немало за плечами. Шли, как обычно, на двух машинах. К назначенному месту не проехать иначе как по этому просёлку на Белоусово. Но стоп: воткнут у дороги шестик с надписью: «Возможны мины». Да блекло и написано как-то. А на боковые дороги переезжать – далеко отводят, даже прочь. Э-э-эх, была не была, русский авось. На полуторке Пашанина – рву вперёд! Ногами давишь в пол – как бы удержать, чтоб мина не взметнулась, глазами сверлишь дорогу вперёд: вот не под этой кочкой? вот не в этой разрыхлёнке? Прокатили метров триста – слышим сзади взрыв. Остановились, выскочили, противотанковая пешему не опасна, смотрим назад: у ляховской машины сорвало правое колесо, крыло, но остальное цело, и Ляхов, и в кузове бойцы, – только Ботнев, с его стороны взорвалось, – тоже цел, но куда-то бежит, бежит по холмику вверх. И там очнулся в одичалом непонимании, полуконтуженный. (Но первая машина и дальше прошла, достигла места; остальное, что надо, донесли на руках.)
Не-ет, треугольник порядочный. Где-то, где-то там 415-я, а не даётся. А она явно – ста-пятидесяти, и не одиночное орудие. И – дальше надо ловить, но и из записей, взятых, суметь же высосать. Утыкаюсь в ленты 415-й.
По размытым началам – отсчётов не взять, но искать какой другой – пичок, изгиб? – и взять отсчёты по ним?
На местных тут, в подвале, мы даже не смотрим, иногда прикрикнем, чтоб не галдели. А вот мальчишка, лет десяти, опять к ступенькам пробирается.
– Ты куда?
– Смотреть. – Лицо решительное.
– А огневой налёт знаешь такой? Не успеешь оглянуться – осколком тебя продырявит. В каком ты классе?
– Ни в каком, – втянул воздух носом.
– А почему?
Война – нечего и объяснять, пустой вопрос. Но мальчик хмуро объясняет:
– Когда немцы пришли – я все свои учебники в землю закопал. – Отчаянное лицо. – И не хочу при них учиться.
И видно: как ненавидит их.
– И все два года так?
Шморгнул:
– Теперь выкопаю.
Чуть отвернулись от него – а он по полу, на четвереньках, под столиком вычислителя пролез – и выскочил в свою деревню.
Меня – к телефону. Помощник начальника штаба бригады нетерпеливо:
– Какая цель от Золотарёва бьёт, дайте цель!
Да я же её и ищу, дайте подумать. Мне бы легче – ткнуть иглой в планшет, они десяток снарядов сбросят и успокоятся. А при новом обстреле сказать – это, мол, новая цель. Но не буду ж я так.
Который раз объясняю ему про помехи, про самолёты, про инверсию. Потерпите, работаем.
А меня – к другому телефону. Из 3-го дивизиона, начальник штаба. Тот же вопрос и с тем же нетерпением.
Этого, капитана Лавриненку, я хорошо узнал. Хитрый хохол. Один раз зовёт пристреливать: кладём первый снаряд, корректируйте. – Сообщаю им разрыв: теперь надо левей двести метров и дальше полтораста. – Кладём второй, засекайте. – Нету разрыва. – Как может быть нету? мы выстрелили. – Ах, вон что: записали мы разрыв, но на полкилометра правей. Куда ж это? Вы там пьяные, что ли? – Ворчит: да, тут ошиблись немножко, ну засекайте дальше. – И с одного же раза не поверил. Другой раз скрытно дал связь и к 1-й звукобатарее, моя 2-я, и обеим сепаратно: засекайте пристрелку! И – опять же сошлось у двух батарей. Теперь-то верит. Но вот теребит: когда ж координаты?
Да, кладёт тяжёлая, ста-пятидесяти, разрывы левее нас, между штабом бригады и штабом 3-го – она и есть, наверно, 415-я, но такой бой гудит, и по переднему краю и от двух артиллерий, – не возьмёшь: при каждой засечке цель на планшете ускользает куда-то, треугольник расплывается по-новому.
То и дело предупредитель запускает ленту. Одной неудачной сброшенной ленты ворох покрыл Дугину все ноги по колена. Уже большую катушку сменили.
А надо – кому-то поспать в черёд. Федя, иди в избу, поспи. А я пока буду здесь, догрызать 415-ю.
Енько с двумя трубками на голове, а балагур. Доглядел: там, глубже, какая ж девушка прелестная сидит.
– А тебя, красуля, как звать?
Кудряшки светлые с одного боку на лоб. И живоглазка:
– Искитея.
– Это почему ж такое?
Старуха с ней рядом:
– Какое батюшка дал. А мы её – Искоркой.
– И сколько ж тебе?
– Двадцать, – с задором.
– И не замужем??
– Война-а, – старуха отклоняет за молодую. – Какое замужество.
Енько – чуть из трубки не пропустил, одну с уха отцепляет мне:
– Лейтенант Овсянников.
Сообщает Виктор с предупредителя. Ползком пришлось. Перетащил их назад немного. Тут два камня изрядных, за ними траншейку роем. Но всё равно горячее место.
– А вообще?
– А вообще: справа на Подмаслово наши танки два раза ходили. Вклинились, но пока стоят. По ним сильно лупят.
– Ну ладно, хватит с тебя. Возвращайся да отдохни. Ещё ночь какая будет.
– Нет, ещё с ними побуду.
Всё-таки других целей мал-помалу набирается. Прямо чтобы в точку – ни одной. Но по каким треугольник небольшой – колем в его центр тяжести и диктуем координаты обоим дивизионам. А 415-ю – каждый раз по-новому разносит, не даётся.
А эта Искорка – тоже непоседа, пробирается на выход. Платье в поясе узко перехвачено, а выше, ниже – в полноте.
– Ты – куда?
– А посмотреть, чего там у нас разобрaто. Всё хозяйство порушат.
– Да кто ж это?
– Ну да! И ваши кур лaвят, – глазами стреляет.
– А где ваша изба?
Лёгкой рукой взмахнула, как в танце:
– А по этому порядку крайняя, к лозинам.
– Так это далеко, – удерживаю за локоть.
– А чего ж делать?
– Ну, берегись. Если подлетает – сразу наземь грохайся. Ещё приду – проверю, цела ты там?
Порх, порх, вертляночка, по ступенькам – убежала.
Изводим ленту. Слитный гул в небе, наших и ваших. Ах, рычат, извизгивают, на воздушных изворотах, кому достанется. И ещё друг по другу из пулемётов.
