Письма, несущие смерть

планы на вечер?

Я оглянулся на мутный экран телевизора.

— Никаких. Я надеялся поговорить с тобой.

— Хочешь встретиться где-нибудь в городе или приедешь ко мне?

— Лучше к тебе. Я хотел бы посмотреть, как ты живешь.

Эдсон объяснил, как доехать до его дома, и сказал, что вернется к шести. Удерет с работы пораньше. Мы еще пару минут поболтали. Эдсон сообщил, что был женат, но развелся, детей нет, работает в инвестиционном банке.

— А Роберт? — спросил я. — Ты с ним видишься?

— Нет. Понятия не имею, что с ним. — Эдсон помолчал и добавил полушепотом: — Знаешь, я ужасно скучаю. Всего несколько дней назад вспоминал вас, подумывал разыскать.

— И вот я позвонил.

— И вот ты позвонил.

Где-то на линии послышались гудки.

— Мне пора. Клиент. Увидимся вечером, договорились?

— Я приеду.

Я встал, посмотрелся в зеркало. На мне была та же одежда, в которой меня нашли, и в больнице ее не постирали. Нужно было купить обновки.

В магазине мужской одежды я порылся в отделе распродаж, нашел вполне приличные рубашки — одну с длинными рукавами, другую с короткими — и пару джинсов.

Что рассказать Эдсону? Что можно ему рассказать?

Ответа я пока не знал. Сориентируюсь по ходу встречи.

Дом Эдсона обманул мои ожидания.

Ньюпорт-Бич… банкир из инвестиционного банка… Мне представлялся дом в средиземноморском стиле с персиковыми стенами и красной черепичной крышей, с видом на океан, открывающимся с вершины холма. Эдсон жил на тихой улочке, на совершенно плоском полуострове Бальбоа, в сером, обшитом вагонкой домике в двух кварталах от пляжа. Во всем облике дома, в запущенных дворике и лужайке отчетливо читался характер Эдсона, и я приободрился: кое-что не меняется, не изменился и Эдсон.

Все такой же беззаботный. Немного полысевший, немного растолстевший, но определенно тот же.

— Это все, что у меня осталось, — объявил Эдсон, ухмыляясь. — Жене достались мой дом в Биг-Биар и мой «хаммер». Как тебе это нравится?

Мы вошли в дом. Интерьер оказался побогаче, и мне показалось, что над ним потрудилась бывшая жена. Я не удивился, когда Эдсон, проигнорировав диван и кресла, плюхнулся на пол рядом с музыкальным центром, полускрытым античным столиком, и включил радио. Я также не удивился, что приемник оказался настроенным на радиостанцию, преподносившую песни двадцатилетней давности как «современный рок».

Эдсон спросил, что привело меня в город и где я сейчас живу, и я попытался ответить как можно ближе к истине. Сказал, что живу в Бри, что недавно меня бросила жена, что мне еще слишком больно говорить об этом.

— Я не обижал ее, не бил…

— Конечно. Я бы ни на секунду ничего подобного не подумал.

Впервые за не помню какое долгое время я почувствовал покой и облегчение. Мы с Эдсоном не виделись давно, больше двадцати лет, но связь восстановилась немедленно. Мы знали друг друга детьми, то есть знали, какие мы настоящие за фальшивым взрослым лоском. Нам было легко друг с другом.

Я вспомнил о своем духовном родстве с Писателями Писем, о том волнении, которое испытал при встрече с себе подобными. Вот моя родная душа. Я прежде всего человек и только потом Писатель Писем.

Я слишком долго не признавал это.

Я изложил Эдсону краткую версию своего недавнего прошлого, рассказал, что был в коме, что теперь совершенно здоров, но так надолго выпал из жизни, что приходится заново собирать ее по крохам. Я потерял работу, мой дом продан, сбережения ушли на оплату счетов, скопившихся в мое отсутствие, я понятия не имею, где мои жена и сын. Последнее, что мне известно: они жили в доме родителей жены в Аризоне, но телефон не отвечает, и я не могу отыскать их.

— Ты не шутишь?

— Истинная правда.

— Совсем как в кино. Боже правый, я и не подозревал, что такое может случиться в жизни. Удар по голове и амнезия. Прости, — спохватился Эдсон. — Не хотел тебя обидеть.

— Все нормально.

Он покачал головой.

— Так ты… вроде как ищешь их?

— Да. Купил на остатки сбережений «фольксваген». Штаб-квартиру организовал в захудалом мотеле.

— Выметайся оттуда. Я сдаю внаем домишко. В Коста-Месе. Не бог весть что, но как раз сейчас пустует. Живи сколько хочешь. Добро пожаловать.

— Я не могу…

— Живи. Тебе понравится. Он твой, пока не встанешь на ноги. Кома, черт побери? И неизвестно, где семья? Тебе необходимо нормальное жилье, чувак.

Я отвернулся. Мне хотелось зареветь. Я не заслуживал его доброты. Я столько плохого совершил в своей жизни. Эдсон не представлял, как далеко я ушел от того ребенка, а потом подростка, каким он меня знал.

— Я очень ценю твое предложение. Спасибо, — искренне поблагодарил я.

— Не за что, приятель.

Эдсон задал миллион вопросов о коме, а я ответил настолько честно, насколько мог, не открывая правды. Он тактично не расспрашивал о разводе, но прекрасно понимал, почему я так хочу найти Викки и особенно Эрика. Он только не понимал, почему адвокаты не хотят известить ее о моей коме, а если известили, то почему она не приехала ко мне.

Я тоже изобразил неведение.

Мы погрузились в воспоминания.

— Помнишь, как ты писал жалобы и мы получали бесплатные талоны на еду и билеты в парки развлечений? — Он рассмеялся. — Это было потрясающе!

Его самое яркое детское воспоминание — мои письма! Как мне хотелось рассказать ему все. Как я хотел излить душу хоть кому-то, и скольких трудов мне стоило не признаться в том, кто я и где провел последние полтора года. Может быть, когда-нибудь я ему расскажу, думал я.

Я напишу ему письмо.

Было уже почти десять часов вечера, когда Эдсон ушел в кабинет и вернулся с фотографией своего домика.

— На обороте есть карта, так что ты легко найдешь дорогу. Сразу за Харбор, рядом с ярмарочной площадью. Электричество и вода подключены. Телефон не работает, но я оставил там сотовый. Можешь пользоваться. Вот ключ. Хочешь, я поеду с тобой, помогу тебе устроиться, покажу все?

— Не надо. Думаю, справлюсь. И потом, уже поздно. Я позвоню тебе, если что-то не так. А если все в порядке, позвоню завтра.

— Договорились.

— И… спасибо… Я очень, очень ценю твою помощь. Она так много значит…

Эдсон ухмыльнулся:

— Выметайся, придурок.