– Идите скорей, – закричал Ипполит Зимлер, – идите скорей, господин Лефомбер! Ваша фабрика горит!
XIV
– Не ходите туда больше, господин Жозеф.
– Все, что там было, уже сгорело, теперь ничем не поможешь.
«Хо-хон, хо-хон», – сипел насос, которым орудовали городские пожарные.
– Отойдите! Разойдись!
– Погляди-ка, вон господин Лорилье, вон тот, в меховой шубе.
– Разве при таком ветре что-нибудь сделаешь? Занялось, как ворох соломы.
– А лошадей-то хоть спасли?
– Говорят, поднял тревогу старик Зимлер!
– Кого действительно жалко, так это Бернюшонов… Вот уж несчастные!
– От их домика камня на камне не осталось.
– Да разойдитесь же, сказано вам!
Но кепи блюстителя порядка беспомощно теряется среди толпы.
«Хо-хон, хо-хон…»
– Жалко, господин Гектор только сегодня приехал из Парижа и ничего не знал.
– Несчастные эти Бернюшоны! Уж такие славные люди, мухи не обидят. И старик у них калека.
– А кто этот толстый в черном?
– Как, вы не знаете? Это сын Зимлера, младший… ну, того эльзасца. Кажется, его зовут Жозеф. Да разве я вам не говорил? Он вернулся одним поездом с господином Гектором. Еще в Орме им крикнули: «Ваша фабрика горит».
Поезд тронулся, а они так и не узнали, у кого из них пожар. Так с самого Орма и ехали… Значит, вылезают они из поезда…
– Вон тот толстый в клеенчатом плаще?
– Такой плащ от воды спасет, а от огня нет. Он уже четыре раза в дом лазил. Спас старика Бернюшона и двух лошадей.
– Вот я и говорю – приехали они…
– Да отойдите же, чтоб вас черт побрал! Не понимаете, что ли?
– Ого, Тинус, что-то ты нынче больно загордился. Пойдем лучше пропустим у Пти-Горэ стаканчик, – оно веселее, чем здесь глотку драть.
– Да замолчи ты, черт! Не видишь, что господин Лефомбер идет?
– Значит, вон тот худой, высокий – и есть хозяин? Бедняга! На глазах свое добро горит.
«Хо-хон, хо-хон, хо-хон…»
– Бегут они, значит, сюда со всех ног, видят, что стряслось, ну тогда Зимлер снимает пиджак и лезет в огонь.
– Молодцы!
– Правда, что старик Бернюшон калека?
– А никто не знает, почему загорелось?
– Старик сторож, говорят, заснул на сеновале, а фонаря не потушил.
– Все может быть! Все может быть!
– А молодой Зимлер сторожа тоже спас?
– Да, когда пожар начался, сторож свалился с сеновала в конюшню и сломал себе ногу.
Жозеф, с обгоревшими усами, с опаленными ресницами, в широком охотничьем непромокаемом балахоне, обмотав голову мокрым полотенцем с рыжими подпалинами, энергично расталкивает окружающих.
– Я очень прошу вас, господин Зимлер, не ходите, – раздается усталый вежливый голос Ива Лефомбера, – там уже больше нечего спасать.
– А счета, ваши счета! – вопит Жозеф. – Ведь там же ваши конторские книги! Неужели вы допустите, чтобы они сгорели?
Струи пота, катившиеся по перепачканному сажей лицу, прочерчивали на лбу и щеках Жозефа извилистые красные дорожки.
От конюшни осталась лишь глубокая яма, наполненная черной грязью; поперек нее лежала обгорелая балка. Две груды дымящихся обломков указывали то место, где раньше помещался склад и, чуть левее, домик Бернюшонов. Пожарные, ловкие, как акробаты, и взвод пехоты старались сбить пламя. Главное здание уже загорелось. Откуда-то сверху доносился стук топориков.
Фабричный двор постепенно заполнился народом. Люди шумели, топчась на месте, и когда языки пламени обдавали жаром повернутые к огню испуганные лица, по толпе проходил приглушенный, неясный
