прикоснуться, как боишься коснуться хрупкой статуэтки, он любил Левию и очень боялся потерять ее именно сейчас, в эту ночь, когда все стало возможно и когда все, ставшее вдруг возможным, способно было проявить себя в самой неожиданной, никем не предсказанной форме — в этих облаках, к примеру, выписывавших в темном небе пируэты имен: его и Левии, и еще чьи-то имена, которые он не мог прочитать, потому что не мог сосредоточиться ни на чем, что не было ею, его любимой, его счастьем, его жизнью»…
— Господи, — сказал Терехов вслух, — какая нескончаемая фраза! Так нельзя писать, читатель заснет, это безумие!
Но так оказался написан весь этот странный роман — его роман, «Вторжение в Элинор», на титульной странице значилась его фамилия, и вот еще странность: Терехов действительно хотел иногда написать так, он подозревал в себе подобное чувственно-словесное извращение, подспудное желание душевной сложности; наверное, это общее свойство авторов, пишущих простым, понятным и доступным, но в то же время вполне литературным — профессиональным — языком. Простое хочет стать сложным, сложное хочет выглядеть простым.
Но такого он бы не написал, даже если бы очень захотел. Впрочем, несмотря на обилие длинных фраз, невнятных мыслей, будто рассчитанных на собственное умственное усилие читателей, пространных рассуждений о проблемах, до которых общество, по мнению Терехова, еще не доросло — несмотря на эти очевидные для специалиста огрехи, роман завораживал, приковывал внимание и не отпускал до последней строчки, до слов: «И шли они долго, а когда дошли, то поняли, что все только начинается, потому что место, куда привела их дорога, было — Элинор».
Элинор, куда стремился попасть главный герой по имени Ноэль, был не страной вовсе, как решил Терехов после первых двух-трех страниц, и не вымышленным пространством идеи, и не улицей за соседним поворотом, и не юношеской мечтой о несбывшемся. Элинор был… Нет, даже дочитав до конца, Терехов не мог дать правильного определения, потому что ощущения его менялись от страницы к странице, и представления об Элиноре менялись тоже по мере того, как приходила к Ноэлю настоящая любовь и уходила опять, и возвращалась через годы, чтобы вновь уйти, как ему каждый раз казалось, — навсегда.
Это был роман о любви, он был написан, как роман о любви, но по сюжету «Вторжение в Элинор», как ни удивительно, было типичным современным триллером — с убийцами, политическими интригами, никак, вроде бы, не связанными с любовными томлениями Ноэля, но определявшими суть происходившего на многих страницах.
Терехов читал текст, подписанный его именем, и завидовал лютой завистью — он знал собственные литературные возможности, им далеко было до уровня, продемонстрированного автором «Вторжения»… Кем?
Владимир Терехов — стояло на титуле.
Что это могло означать? Некто украл в метро его «дипломат» именно для того, чтобы подменить диск с романом — иначе, будучи в здравом уме и твердой памяти, невозможно объяснить, каким образом возникло «Вторжение в Элинор», не им написанное, но только ему теперь принадлежавшее.
В конце концов, он заплатил за этот текст — пусть и символическую цену в тысячу рублей, но заплатил из собственного кармана. Купил рукопись — правда, он верил, что возвращал свою собственность, а получил…
Он и получил свою — разве роман подписан чужим, а не его, именем?
Зачем? И кто мог заранее знать, что в тот же день его компьютер окажется поражен вирусом, который уничтожит остальные копии злосчастного романа?
В жизни возможны, конечно, самые удивительные совпадения, но поверить в то, что случившееся было цепью никем не контролируемых случайностей, Терехов не мог.
Кому-то было очень нужно, чтобы именно он стал автором романа «Вторжение в Элинор». Кто-то тщательно продумал акцию и совершил ее с блеском, не оставив ни одной ниточки, за который можно было бы потянуть.
Зачем?
Терехов понял, что мысли его начали двигаться по замкнутому кругу, и заставил себя выключить компьютер, пока роман не заставил читать себя еще раз. В который? Третий или четвертый?
Ужасно длинные фразы. Но они перемежались фразами короткими, как ударами ножом наотмашь. Очень невнятные мысли, но среди них Терехов нашел несколько удивительно мудрых, как на любимых им в детстве картинках, где в запутанных линиях нарисованных деревьев можно было найти контуры медведей, лис, зайцев и охотников. Терехов любил разглядывать такие картинки, искать и находить. Он и теперь находил в тексте мысли, которые автор то ли умело запрятал среди нагромождения лишних, казалось бы, слов, то ли волей не автора, а слепого случая текст оказался так организован, что при чтении распадался на мысли, как того хотелось читателю, а автор в этой работе вроде бы и не принимал участия.
Странный роман. Притягательный, как запретный плод, кислый, как недозрелое яблоко, вяжущий, как неспелая хурма, клейкий, как древесная смола… Оторваться невозможно.
Что же делать? Терехов думал об этом, стоя под душем, вода была слишком горячей, но его била мелкая дрожь, он никак не мог согреться.
Что скажут коллеги? Терехов свихнулся, изменил жанру, возомнил себя Сартром, Кафкой или, на худой конец, Коэльо с Пересом-Реверте.
Это будут слова завистников, потому что никто из них не способен написать ничего подобного «Вторжению в Элинор». И Терехов не способен тоже, но так уж получилось, такое выдалось стечение обстоятельств. Пусть это чья-то дьявольская задумка, но, черт возьми, если литературный скандал сам идет в руки, если все подстроено именно так, а не иначе, почему он должен сопротивляться и мучить себя вопросами, на которые все равно не найдет ответов?
И самое главное — не возвращать же Хрунову аванс, на самом деле! «Процесс пошел», — как говорил по иному, конечно, поводу бывший генеральный секретарь и первый президент бывшего Союза. Пошел издательский процесс, ну и пусть себе идет, не все в природе можно остановить. И не нужно.
Когда Терехов обтерся полотенцем и почувствовал, что перестал дрожать, он услышал, что в гостиной надрывался телефон. Надрывался по-особому — будто звук утомился звучать, и аппарат хрипел скорее по инерции, а на самом деле абонент на другом конце линии давно перестал надеяться на то, что его услышат.
— Да! — воскликнул Терехов, схватив трубку влажной ладонью.
Тишина. Ему послышалось чье-то легкое дыхание, но это, скорее всего, были помехи. Почему-то Терехову показалось, что звонит похититель-шантажист, тот самый, что слупил с него кусок и подсунул чужой текст.
— Эй, — сказал Терехов, переложив трубку от одного уха к другому, — зачем вы это сделали? Чего вам от меня на самом деле надо? Кто вы, в конце-то концов?
— Володенька, — сказал смущенный голос Маргариты, — ты извини, что звоню так поздно, но у тебя весь вечер странные гудки, будто трубка неправильно лежит, и я беспокоилась…
Терехов бросил взгляд на часы, висевшие на стене над компьютером — десять минут второго. Ночи, Господи ты боже мой! Маргарита никогда не звонила ему так поздно — собственно, для нее это было еще не позднее время, но она прекрасно знала, что Терехов ложится не позднее полуночи.
— Все в порядке, Рита, — раздраженно сказал Терехов. — Я сплю.
— А… У меня такое ощущение…
Услышав его голос и поняв, что волновалась напрасно, Маргарита не знала, что сказать. Действительно, с чего это она забеспокоилась? Ну, трубка лежала неправильно, все время сигналы «занято». Разве это повод?
— Спи, дорогой, — сказала Маргарита, но в голосе ее все-таки звучало сомнение: неужели напрасно женская интуиция заставляла ее раз за разом набирать номер? Что-то происходило с ее Володей, говорить он не хочет, и это совсем плохо…
— Спокойной ночи, — сказал Терехов и положил трубку. Он не хотел больше слышать голос Маргариты. Он не хотел ее больше видеть. Он больше не смог бы прикоснуться к ее матовой коже, к ее пухлой мягкой груди, к ее широким бедрам. Он уже давно не любил Риту, и они оба это понимали, но сейчас
