— Первый ребенок?
— Какое там! Десятый. И все живы и здоровы.
Принесли еще одну чашку, и хозяин любезно и радушно налил Стефену кофе, пододвинул блюдо с булочками. А затем и сам с аппетитом принялся завтракать, болтая при этом без умолку. Он сетовал на войну, но, впрочем, предрекал ее скорый конец, описывал случаи из своей практики, восхвалял красоты Малаги и ее превосходный климат — и все это весело и непринужденно, бросая по временам на своего гостя исполненный сочувственного любопытства взгляд. Неожиданно он сказал:
— Если бы вы не заговорили о вашем друге, я принял бы вас за самого пациента. Вы очень истощены.
— Я худ от природы.
— Вы кашляете.
— Это пустяки.
— Ну, пустяки так пустяки. В таком случае улыбнитесь, прошу вас, для разнообразия.
Стефен покраснел.
— Вы понимаете, я очень тревожусь за своего приятеля.
Кабра ответил не сразу. Он допил кофе, поднялся, затем неожиданно наклонился к Стефену и сжал его руку.
— Мы сделаем для него все, что в наших силах.
Они вышли из дома и минут через пять были на пункте первой помощи, где в глубине мощенного булыжником двора стоял санитарный автомобиль — кабриолет с парусиновым верхом, пристегнутым ремнями. Доктор бросил свою сумку на сиденье, завел мотор, и минуту спустя они уже катили через предместье, удаляясь из города с удивившей Стефена быстротой. Насколько доктор Кабра был словоохотлив вначале, настолько стал теперь молчалив. Вцепившись в руль обеими руками, низко пригнувшись к нему, доктор чем-то напоминал маленького бентамского петуха. Пренебрегая всякой осторожностью, но ни на секунду не переставая сигналить, он стремительно вел машину, с поразительным презрением к опасности срезал, не снижая скорости, углы и заставлял так накреняться высокий неуклюжий автомобиль, что, казалось, он вот-вот перевернется. Но зато, оставляя за собой клубы пыли, автомобиль быстро пожирал расстояние, которое Стефен прошел в это утро пешком. Через час они промчались мимо пещерного селения, свернули на узкую тропу, ведущую к холмам, и, подскакивая на буераках, покатили прямо через пустошь к домику Луизы Мендес. Когда они вошли в пристройку, Пейра лежал, вытянувшись, с компрессом на лбу. Луиза сидела у стола и выжимала влажную тряпку над миской с водой. Стефен подошел к больному.
— Я привез вам врача, Жером. Как вы себя чувствуете?
— Мне было очень худо. — Пейра повернул потемневшее, осунувшееся лицо к Кабра и устремил на него исполненный подозрения взгляд лихорадочно блестевших глаз. Руки его судорожно перебирали одеяло. — Но сейчас кризис миновал, и я теперь быстро пойду на поправку благодаря заботам этой доброй женщины.
— Ел он что-нибудь? — спросил доктор, ставя на стол сумку и открывая ее.
— Нет, сеньор, только пил воду. Он очень много пьет.
— Вода, родниковая вода — это очистительная сила. Хотя теперь мы не причисляем ее к разряду элементов, как это делали античные философы, тем не менее вода очищает организм, обновляет кровь…
— И утоляет жажду, — прервал больного Кабра. — Вас мучит жажда?
— Да, как будто.
— Болит голова?
— Нет. Но, признаться, у меня ужасно звенит в ушах. Именно поэтому… — Пейра с усилием приподнялся на локте. Он еле шевелил сухими, растрескавшимися губами. — …я все думал о колоколах… об их бесконечном разнообразии… Даже если не считать гонгов, цимбал, бубенцов… Существуют, например, овечьи и коровьи колокольчики, колокольцы на санях или на упряжи, колокольчики в домах, колокольчики, звон которых созывал римлян в бани, колокола, звонившие к Сицилийской вечерне, когда восемь тысяч французов были убиты по приказу Джованни да Прочида, колокола, возвестившие резню Варфоломеевской ночи, сигнальные колокола, свадебные колокола, погребальные колокола и, конечно, церковные. В сочинении «De Tintinnabulis»…[55]
— Amigo.[56] — Кабра успокаивающе положил руку на плечо Пейра. — Прошу вас: хватит о колоколах. Помолчите и дайте мне вас осмотреть.
Пейра закрыл глаза и в изнеможении откинулся на спину, предоставив доктору щупать ему пульс и измерять температуру.
— Нога все еще болит?
— Нет, — чуть слышно, но торжествующе прошептал Пейра, не открывая глаза. — Она не болит совершенно.
Стефен, пристально наблюдавший за лицом врача, отметил в нем какую-то едва уловимую перемену.
— Вы абсолютно ничего не ощущаете?
— Абсолютно ничего.
— Ну, в таком случае вы, вероятно, позволите мне взглянуть на нее?
Кабра откинул одеяло и склонился над койкой. Стефен, охваченный тревогой, стоял у окна и видел только, как движутся руки врача, снимающего повязку. Кабра не замешкался с осмотром ноги. Когда он выпрямился и заговорил, в голосе его звучала наигранная бодрость.
— Вот что, amigo, не пора ли вам перебраться на более удобную постель? У нас, в больнице святого Мигеля, найдется для вас местечко. И я намерен сейчас же, не откладывая, перевезти — вас туда.
Пейра протестующе пошевелил губами, но не издал ни звука. Стефен видел, что этот впечатлительный большой ребенок объят страхом. Он жалобно глядел на Стефена.
— Друг мой, когда я пожертвовал наши деньги во славу святой Терезы, я никак не думал, что она так мне за это отплатит.
Кабра за столом укладывал свои инструменты в сумку.
— Я поеду с вами, — сказал ему Стефен.
— Нет. — Кабра говорил весьма решительно. Он подошел к окну, где стоял Стефен. — Вы там будете совершенно бесполезны. К тому же, если вы не позаботитесь сейчас о себе, так тоже заболеете. Оставайтесь здесь и отдохните.
— Когда же мне приехать? Завтра утром?
— Ну, скажем, послезавтра.
— Значит, у вас есть надежда? — спросил Стефен, понизив голос.
Кабра отвел глаза, взгляд его был невесел. Он стряхнул с рукава ниточку корпии.
— Вся нога до самого бедра в очень скверном состоянии. В ступне, по-видимому, уже начался гангренозный процесс. Нужно действовать немедленно, если мы хотим попытаться сохранить ему жизнь. И вы можете быть уверены, что мы сделаем все, что в наших силах.
На носилках Пейра лежал, все так же крепко зажмурив глаза, словно старался защититься этим от чего-то. Временами он нечленораздельно бормотал что-то лишенное смысла. Он уже явно был в полубреду. Однако в последнюю минуту он открыл глаза и поманил к себе Стефена:
— Принеси мне мою окарину.
Он прижимал ее к груди, когда Кабра медленно и осторожно тронул автомобиль с места. Стефен долго стоял, глядя им вслед. Слепая женщина, вся обратившись в слух, стояла рядом с ним.
8
Наутро солнце поднялось в ослепительно чистом небе, и первые его лучи пробились сквозь отверстие в брезентовой стене хибарки, служившее окном. Они разбудили Стефена, который спал как убитый. С минуту он лежал неподвижно, затем, когда мысль заработала, встал и с чувством мучительной тревоги и тоски
