меня в том, что не имеет отношения к тому бизнесу, который процветает в „Касабланке“, я бы тебе не поверил…»
Выжать из него хоть какую-то информацию о Патрини почти невозможно. Да, он вроде бы краем глаза видел итальянца, беседующего с барменом. Больше тот ему на глаза не попадался, а если б и попался, вряд ли он обратил бы на него особое внимание. Его, понимаете ли, никогда не интересовали белые мужчины в возрасте.
К концу разговора с Романо я испытываю неприятное ощущение бега по кругу. Патрини сидел у барной стойки, это подтверждали как минимум двое — Ардиан и крашеный. Потом он куда-то делся и через неопределенный промежуток времени (от двадцати до сорока минут, по моим прикидкам) обнаружился в туалете — уже мертвый. Что происходило в этом интервале, остается загадкой. Куда делся эмиссар, застреливший итальянца? Пастор вроде бы слышал, как кто-то выходит из туалета, но меня не оставляет ощущение, что дальше этот кто-то как сквозь землю провалился. Впрочем, я не знаю, какие показания дают клиенты комиссара Шеве. Комиссар, в отличие от меня, человек суровый и умоет здорово освежать память своим собеседникам. Может быть, он уже и нашел пресловутого эмиссара, и
— Ладно, Романо, — не предвещающим ничего хорошего тоном говорю я, делая знак Гильермо. — Вы временно задержаны.
Веселенькое дельце! Четверо свидетелей, и ни один не может сказать ничего стоящего. О'кей, допустим, свидетелями в прямом смысле слова их назвать нельзя, но, черт побери, хоть какие-то зацепки в этом деле должны быть! А я пока не нащупал ни одной…
В крайне мрачном настроении я спускаюсь вниз, к комиссару Шеве. Там дело идет поживее, это и понятно, старик не любит рассусоливать, но с результатами и у него не густо. Кое-кто видел, как Патрини входил в туалет, но ценность этих показаний равняется нулю, потому что кое-кто видел также, как Патрини оттуда выходил. Возможно, он действительно успел сбегать в клозет несколько раз за вечер, вот только эта его активность здорово путала нам все карты. Что же касается убийцы, то его, разумеется, не видел никто. Во-первых, потому, что на нем почему-то не висел бейджик с надписью «УБИЙЦА», а во-вторых, потому, что посетители «Касабланки» больше интересовались совсем другими делами. Шеве, надо отдать ему должное, с самого начала сообразил, что ситуация с тухлецой, и принялся трясти допрашиваемых как раз в соответствии с их интересами. Для этого он посадил за компьютер наших разлюбезных яйцеголовых — Шумахера и Мицника — и велел им пробивать документы задержанных по всем базам, к которым у нас есть доступ. Как известно, проверку документов можно проводить формально, а можно от души. Так вот Шумахер и Мицник явно получили приказ трудиться с огоньком. К тому моменту, когда я спускаюсь в зал, на каждого из задержанных имеется по паре страниц распечаток с подробным описанием всех зафиксированных прегрешений. Я лишний раз убеждаюсь в том, что до комиссара с его тридцатилетним стажем работы в ДСТ мне куда как далеко.
— Есть что-нибудь, комиссар? — спрашиваю я, с уважением глядя на эту стопку бумаги. Шеве свирепо глядит на меня и выразительно двигает своей страшноватой челюстью.
— Ни хрена, капитан, — негромко, но очень внятно произносит он. — Ни хрена.
— Знать бы еще, что мы ищем, — брякает некстати поднявший глаза от экрана Мицник.
Крепкие, как у лошади, зубы комиссара смыкаются с костяным стуком.
— А это не ваше дело, молодой человек, — недобро усмехнувшись, отвечает Шеве. — Ваше дело — проверять документы. Ясно?
— Ясно, господин комиссар. — Мицник, похоже, и сам уже не рад, что влез в разговор. Впрочем, Шеве со своей челюстью кого хочешь напугает.
— Вот и проверяйте, — холодно резюмирует он. И, обернувшись ко мне, добавляет: — Половина задержанных гарантированно садится на трое суток, Луис. Как ты думаешь, это то, чего от нас ждут?
Я пожимаю плечами. Когда имеешь дело с нашим боссом, ни в чем нельзя быть уверенным. Нам поручили найти и арестовать эмиссара Хаддара, одного из самых отмороженных полевых командиров НОАК, во время встречи с итальянским курьером Джеронимо Патрини. Вот вам и вся вводная. Если вместо эмиссара мы вернемся на базу с двадцатью уголовниками и одним мертвым курьером, босс может с полным правом назвать нас идиотами и подвергнуть показательной порке. Но, с другой стороны, если предположить, что боссу известно больше, чем нам (а это наверняка так и есть), то он сумеет извлечь выгоду и из нашего скудного улова.
— В любом случае больше у нас ничего нет, — хмуро отвечаю я. — Мои свидетели тоже ни к черту не годятся. Как думаешь, он все еще здесь?
Разумеется, перед началом операции мы позаботились о том, чтобы ни одно существо крупнее крысы не покинуло здание незамеченным. Но в возможность идеальной мышеловки верят только желторотые новички, не нюхавшие оперативной работы. Эмиссар, конечно же, мог уйти — и я, и Шеве это прекрасно понимаем. Меня интересует не то, что комиссар думает по этому поводу, а то, что он чувствует. В конце концов, нюх у такой старой ищейки почти неизбежно трансформируется в интуицию. И вот тут Шеве меня удивляет. Он крепко берет меня за локоть своими короткими волосатыми пальцами, оттаскивает от стола, за которым Шумахер и Мицник продолжают составлять список грехов посетителей «Касабланки», и, привстав на цыпочки, шепчет мне в самое ухо:
— Ты будешь смеяться, Луис, но я почти уверен, что никакого эмиссара здесь не было.
Действительно, смешно. Вот только смеяться мне почему-то совсем не хочется.
Глава 4
Стаканчик ракии
Ближе к утру Ардиана охватила тревога. Показалось, что где-то неподалеку, в одном из соседних кабинетов, кто-то из задержанных в «Касабланке» посетителей вспомнил подростка, вошедшего в туалет вслед за итальянским моряком. Хачкай представил себе, как распахивается дверь и вошедшие полицейские хватают его за плечи, рывком, грубо встряхивая, поднимают с дивана, как защелкиваются на запястьях стальные браслеты. Захотелось бежать — немедленно, не думая о последствиях. Но дверь была закрыта на ключ — Монтойя, уходя, сказал, что у него еще пропасть работы, но в семь утра он вернется и непременно выпустит Ардиана, — а на окне красовалась частая решетка, сквозь прутья которой даже руку удалось просунуть только до локтя. Хачкай попытался перебороть страх — как часто повторял отец, если не можешь что-то изменить, попробуй изменить свое отношение к этому. Тревога никуда не делась, но безумное желание бежать пропало.
Ровно в семь (Ардиан постоянно косился на фосфоресцирующие в темноте стрелки своих дешевых часов) ключ повернулся в замке. Хачкай пружинисто вскочил, заправляя рубашку в брюки. На пороге стоял угрюмый коренастый сержант с перебитым носом.
— Капитан велел проводить к автобусной остановке, — произнес он таким тоном, словно приказ Монтойи оскорблял его до глубины души. — Собирайся, да поживее.
Мог бы и не уточнять. Ардиану из всех сборов оставалось только проверить, на месте ли пластиковая визитка капитана. «Неужели и правда выпустят?» — думал он, идя за переваливающимся с ноги на ногу сержантом. Похоже, что да — опыт общения с полицейскими подсказывал Хачкаю, что если бы он все еще находился под подозрением, сержант шел бы позади.
Они вышли из здания и пересекли залитый утренним солнцем двор. Ардиан профессионально запоминал расположение строений, номера стоявших во дворе машин… и со все возрастающим беспокойством глядел на скучавших у полосатого шлагбаума автоматчиков. Почему-то ему казалось, что именно здесь, на КПП комендатуры, его и остановят. В нескольких шагах от шлагбаума он почувствовал, как деревенеют ноги. Но сержант шага не замедлил.
— Капитан приказал выпустить, — буркнул он охранникам.
Шлагбаум поднялся. Ни один из здоровенных светловолосых автоматчиков не удостоил тощего албанского пацана даже взглядом. Ардиан как во сне прошел в ворота КПП и двинулся по обсаженной пальмами аллее, в конце которой синело море. Сержант больно ухватил его за плечо и развернул в другую
