— Вы прекрасно знаете, о ком я говорю.
— Да, знаю. Это правда. И бывают дни, когда я чувствую, что вы себя мучаете, задаете себе вопросы, шпионите за мной, а потом, целыми часами судачите об этом с Марией.
— Мария первая завела со мной речь об этом.
— И что же сказала Мария?
— Не сердитесь, Йорис. Нехорошо быть таким злым.
Разве я вам что-нибудь сделала?
Да — то, что была такой! И еще то, что родила ему Эмилию! Но этого он сказать ей не мог. К тому же слова были тут бесполезны. Тереса сама все знала. Все понимала, все угадывала. Из-за этого в иные минуты в ней появлялось что-то дьявольское.
— С некоторых пор вы стали совсем другим, Йорис.
И это происходит как раз тогда, когда я надеялась, что жить нам станет поспокойнее. Вы получили все, чего хотели. Вы — бургомистр. Никто не смеет вам перечить. Вы принимали короля.
Тут он отчетливо представил себе картину: они вдвоем в спальне, жена его в ночной сорочке и бигуди лежит в постели, а он с голыми ногами сидит на своей. Губы его раздвинулись в недоброй усмешке, которая тоже не ускользнула от глаз Тересы.
— О чем вы думаете? Разве вы не счастливы? Не получили всего, чего домогались? Не знаю, что с вами теперь происходит…
— Вы не находите, что вам лучше бы спать?
— Ответьте, Йорис. Когда Клаас пришел, он сказал вам правду, не так ли? Чего он у вас просил? Хотел с ней уехать? Ему нужны были деньги? Я столько думала об этом дне, о том, как мальчик звонил у наших дверей…
— Продолжайте.
— Не знаю… Он вас о чем-то просил, и вы отказали. Быть может, он предупредил вас, что собирается сделать?
Тереса посмотрела мужу в глаза. Слабенькая с виду, она была подчас способна проявить страшную настойчивость.
— Он предупреждал вас?
— А если я отвечу «да»?
— Йорис!
Она, в свой черед, спрыгнула с постели.
— Вы знали, что он намерен убить ее, а затем покончить с собой? И вы дали ему уйти? Подумать только, я словно чувствовала это! В тот вечер чуть не побежала за ним… Выходит, из-за вас он…
— Лучше бы вы легли!
Ну нет! Она завелась. Это случалось спей периодически после месяцев молчания и слез. Тогда закатывалась грандиозная сцена, производилась ревизия всей их совместной жизни, припоминались мелочи, забытые всеми, кроме самой Тересы.
— И теперь у вас хватает наглости навещать эту девушку? Что вы ей сказали? Вы же не посмеете мне ответить, верно? Ручаюсь, вы нежничаете с ней, чтобы успокоить этим свою совесть… Господа, Господи! Откуда только берутся люди с таким каменным сердцем?!
Они услышали, как ворочается Мария у себя в мансарде, куда долетали их голоса.
— Вы всю жизнь были таким. На мне вы женились потому, что я урожденная Бэнст, а вы, вопреки слухам, не могли поверить, что у нас нет больше денег. Когда я была в тягости, вы не постыдились вступить в связь с Бертой де Гроте: она ведь была вашей хозяйкой и богачкой. А когда появился ребенок у Марии, вы равнодушно сплавили его к кормилице.
В такие минуты Тереса плакала без слез. Это была ее особенность. Она делала гримасы, чтобы сдержать рыдания, и время от времени ей приходилось вытирать нос — из него текло.
Она была тоща. Уродлива. Терлинк не столько слушал ее, сколько разглядывал.
— Правда состоит в том, что вы всех ненавидите, а любите только себя.
Что вам до смерти Жефа Клааса, коль скоро она помогла вам свалить Леонарда ван Хамме! А теперь вы… Я говорила об этом с господином Постюмесом…
Она спохватилась, не договорила фразу, но было уже поздно.
— Что вы сказали Постюмесу?
— Не важно… Что вы делаете?! Пустите меня! Вы делаете мне больно, Йорис!
— Что вы сказали Постюмесу?
— Я сказала, ему, что отправить свою дочь в санаторий вы не согласились из гордости… Вы сделали мне больно!..
Она посмотрела на свое покрасневшее запястье и заплакала чуть громче:
— Один Бог знает, чем вы кончите! С вами вечно все начинаешь сначала.
Вот, кажется, кончились несчастья, а вы тут же накликаете новые. Что вы делаете в Остенде с этой малышкой? Да разве вы посмеете признаться! А весь Верне это уже знает. И не будь она в положении, можно было бы подумать…
Он сухо рассмеялся, разглядывая линолеум у себя под ногами.
— Вот видите, вы же мне не отвечаете!.. А вам известно, что стало с матерью Жефа?
Йорис удивленно и встревоженно поднял голову.
— Она запила. Повсюду потеряла работу, потому что пьет в трактирах вместе с возчиками.
— Видимо, любит выпить.
Терлинк сказал это невпопад. Настолько невпопад, что жена это заметила и взглянула на него менее сурово:
— Вы не могли бы что-нибудь сделать для нее?
— Что, по-вашему, я мог бы для нее сделать?
— Дать ей какое-нибудь место в ратуше или в одной из муниципальных служб.
— Вы хотите, чтобы я дал место женщине, которая пьет?
У Терлинка замерзли ноги. Он надел брюки, шлепанцы, облокотился на камин.
— Когда закончите и разрешите мне уснуть, скажете.
— Я как подумаю, что вы каждое воскресенье ходите в церковь, а в Новый год даже причащались…
Нос у нее был длинный, узкий, остренький, глаза посажены слишком близко. Он с трудом удержался, чтобы не посмотреть на себя в каминное зеркало и убедиться, что время не сделало его таким же уродливым, как ее.
— Вы всегда были эгоистом! Вы принесли в жертву меня, Марию, свою мать…
Терлинк нахмурился:
— Что вы несете!
— Я говорю, что…
— Запрещаю вам говорить о моей матери!
Тересе казалось, комната вот-вот поплывет, нервы ее были на пределе, ей хотелось что-то сделать, только она не знала — что.
Неужели они все еще в родном городе и это реальная повседневная жизнь? На что похожи они оба — в ночной одежде, рядом с измятыми постелями? Йорис чихнул. Он явно озяб. Жена угрожающим тоном предупредила его об этом:
— Вам лучше бы лечь.
Ее подмывало уткнуться во что-нибудь, выплакаться всерьез, по-настоящему, а не урывками, как она это делала почти тридцать лет, изойти слезами, переродиться, начать новую жизнь с совершенно другим настроем, другими мыслями.
А ведь они находились у себя дома, среди привычных предметов и запахов! Над кроватью висели портреты: с одной стороны — Терлинк-отец в морской фуражке, с другой — матушка Терлинк. У Тересы тоже были свои портреты, по крайней мере портрет отца, потому что она не нашла достаточно хорошей фотографии матери, которую стоило бы увеличить.
— Почему вы так смотрите? О чем думаете? Вы ненавидите меня?
