— Иди быстрей!
Мари отнюдь не спешила, напротив! Она никогда не тратила столько времени на переодевание и довольно долго просидела, ничего не делая, на краю кровати с чулками в руке, свесив голые ноги на пол.
Невозможно было бы объяснить, о чем она размышляет. Впрочем, это и не было размышлением. Сначала она ощущала лишь приятное тепло в груди; ей казалось, что надежды приобретают более ясные очертания. Потом, оглядывая свою мансарду и говоря себе, что все это ненадолго, она загрустила.
— Ну где же ты. Мари?
— Иду…
Она повеселела, и всех, кого знала, обслуживала с удовольствием, особенно стариков, которые приходили к ее отцу еще тогда, когда она была маленькой.
Затем она поела на кухне, на углу стола, подкладывая в суп побольше сметаны, когда хозяйка смотрела в другую сторону.
— Что ты делала в Шербуре? — спросила женщина, возившаяся с кастрюлями. Видела свою сестру?
— Да…
— Это она, кажется, живет с Шателаром? Он так и не собрался снарядить свой корабль? Капитан целыми днями торчит в кафе…
Можно было так и сидеть, есть и разговаривать, неопределенно думая в то же время совсем о других вещах, потом — еще о чем-то, достаточно занятном.
— Скажите, мадам Леон…
— Что?
— Я очень хотела бы несколько дней ночевать дома…
— С чего бы это?
— Моя сестра здесь…
— Которая у Шателара?
— Они больше не живут вместе. Может быть, она уедет в Париж, а пока…
И этим вечером в десять часов Мари открыла двери кафе, задержалась на мгновение у порога, накидывая плащ на голову, потом ринулась вперед, бегом пересекла набережную, перебежала мост, вскарабкалась по склону и пришла домой запыхавшись, как в годы, когда была маленькой.
В доме горел свет. Одиль еще не легла. Полено догорало в очаге, поскольку печи в доме не было. Большая родительская постель стояла в углу напротив шкафа. На столе керосиновая лампа освещала куски белого полотна.
— Что это ты делаешь? — забеспокоилась Мари, освобождаясь от плаща и сабо.
— Тебе штанишки…
— А размер ты мой знаешь, дурочка?
— Я прикинула, что чуть меньше, чем у меня…
Это был странный вечер, не похожий ни на какой другой. Одиль делала выкройку. Мари разговаривала, держа булавки во рту. Они едва не поругались, споря о том, как подрубать ткань.
— Что ты поела?
— Ничего… В доме же ничего нет…
— А ты, индюшка, не могла сходить к колбаснику?
Можно сказать, что Мари подчинила себе старшую сестру.
— Ты ляжешь у стенки… У тебя все еще такие же холодные ноги? Спокойной ночи.
— Как глупо… — вздохнула Одиль.
— Что глупо?
— Зачем он все-таки поднялся наверх.
Короткими фразами они поговорили в темноте еще немного, обо всем, что приходило в голову; мало-помалу постель стала нагреваться теплом их тел.
В шесть часов Мари бесшумно собралась на работу и на углу стола оставила деньги, чтобы Одиль смогла купить себе поесть.
Через два дня Одиль устроилась уже словно навсегда, окружив себя своим привычным беспорядком, мелкими привычками, остатками еды, всегда валявшимися на столе, и полупустыми чашками кофе, потому что он был ее страстью.
Когда в десять часов вечера Мари возвращалась и закрывала за собой дверь, весь мир, кроме них двоих, переставал существовать. Воздух пах горящим деревом и жареной рыбой, как когда-то давно. Они даже пустили ход стенных часов, которые старый друг их отца выиграл на бильярде и поменял на несколько корзин омаров.
— Ты все еще не получала писем?
— Они после долгих споров послали объявление в газету в Кане. Одиль хотела написать «горничная», но ее сестра возразила: она такая же горничная, как и генерал, она не умеет даже чисто закончить стежок!
И все-таки!.. Они написали «горничная»!.. Они не особенно томились ожиданием, поскольку особого значения это не имело, и продолжали шить для Мари, строго наблюдавшей за ходом дела.
— Если бы у нас была швейная машинка, — вздыхала Одиль. Машинка для полудюжины рубашек и штанишек! — О нем новостей так и нет…
— Нет… Его капитан звонил ему…
— Ну и?
— Ну и ничего.
— А Марсель?
— Тоже ничего.
В свое время, по мере того как они взрослели, сестры вели кухонное хозяйство, согнувшись над очагом, в сабо, дверных передниках; приглядывали за Улиткой.
— Скажи-ка, Мари…
— Что?
— Я вот тут подумала… Почему бы нам не поехать в Париж вдвоем?..
— Потому, моя милая, что я не хочу ехать в Париж.
— Почему?
— Да потому, что мне и здесь хорошо…
У Одили не было необходимости вставать рано, и спать ей не хотелось. Она долго крутилась в постели от желания поговорить.
— Ты спишь?
— Да.
— Что это ты нашла хорошего в Порте?
— Мне кажется, здесь хорошо.
— В «Морском кафе»? Подавать рыбакам выпивку?
— Нет…
— Что же тогда?
— Дай мне уснуть.
Тишина. Неровное дыхание.
— Ты спишь?
— Да, я же тебе сказала!
— Скажи мне по-честному. У тебя есть любовник?
— Не исключено…
— А кто он?
— Оставь меня в покое.
— Я его знаю?
Мари поднялась, босиком прошла зажечь лампу и встала перед сестрой, прищурившей от света глаза.
