перекрестке инспектора — тот беседовал с регулировщиком и притоптывал ногой, пытаясь согреться. Инспектор тоже его увидел, но даже глазом не моргнул, и мсье Гир свернул налево, к бакалейной лавке.
Несмотря на то, что он надел пальто прямо на ночную рубашку и поднял воротник, он выглядел, в этот ранний час, франтоватым и даже несколько торжественным. Терпеливо, с достоинством дождался своей очереди, отобрал нужный товар.
— Дюжину… Полфунта… Сколько с меня?
Его здесь все давно знали и тем не менее бросали на него смущенные и любопытные взгляды. Он купил растопку для печки, сыр, масло, вареные овощи, а в колбасной — холодную котлету и корнишоны. Руки были нагружены кучей небольших белых пакетиков, и ему пришлось выпятить живот, чтобы поддержать их.
Инспектор, стоя в центре перекрестка рядом с регулировщиком, одетым в форму, наблюдал за мсье Гиром, подобно тому как учитель на школьном дворе наблюдает за учениками, беседуя с директором.
Примерно в двухстах метрах от перекрестка несколько человек теснились у забора, на котором красовалась яркая желто-красная реклама полотерных работ. Это была уже другая улица на противоположной стороне, и вначале она выглядела как любая другая, но чуть подальше домов уже не было, а шли только ряды складов да пустыри.
Если идти там вечером, к тебе непременно прицепится женщина и кивнет на пустые склады, те самые, где две недели тому назад был найден изувеченный труп. Да и теперь еще люди ходили воскресным утром поглазеть на то самое место и бурые пятна, до сих пор заметные на тесаных камнях.
Мсье Гир, нагруженный покупками, прошел мимо молочной лавки как раз в тот момент, когда служанка выходила оттуда с бутылками молока. Она остановилась на пороге и улыбнулась, а он опрометью метнулся в подъезд и налетел на консьержку, которая стояла к нему спиной и обернулась, подскочив от испуга.
Он все ускорял да ускорял шаг, споткнулся на первой ступеньке, выронил один из пакетиков, не разобрав какой, и не остановился, чтобы подобрать его, а только крепче прижал к груди остальные, и когда наконец добрался, задыхаясь, до пятого этажа, то уже не шел, а бежал.
Войдя к себе, он не остановился и постарался не глядеть в зеркало. Став на колени перед печкой, он разжег огонь, и тот сразу же весело затрещал. Потом снял пальто, обвязался полотенцем вместо фартука и приступил к уборке жилища.
Дом был наполнен звуками, причем мужских голосов было гораздо больше, чем в будни; журчала вода, кричали дети, которых шлепали. Радио бормотало безостановочно, то ли у рабочих на шестом этаже, то ли на четвертом, угадать было невозможно, настолько равномерно звук растекался в пространстве.
В половине одиннадцатого мсье Гир окинул взглядом чистую комнату, застеленную кровать, теплую, начищенную пастой печку, газовую плитку, на которой певуче булькал кипяток.
Он побрился, оделся, только отложил на последнюю минуту галстук и пристежной воротничок.
Все было сделано. Оставалось только посидеть и подумать. Время от времени он кидал взгляд на окно напротив, где, как он догадывался, стоял таз с мыльной водой. Раскрыв газету, он тотчас же узнал, чем займется днем служанка, так как там было объявление о многообещающем футбольном матче. В половине второго она подойдет к остановке автобуса, который ходит только по воскресеньям, а чуть позже туда явится ее кавалер.
Если матч окажется неинтересным, они поедут в город, в кинотеатр “Сплэндид”. Как обычно — либо то, либо другое.
Раздался долгий гудок кареты “Скорой помощи”. Как всегда по воскресеньям. В тот же миг скрипка мальчика поглотила звуки радио.
Мсье Гир завел будильник, еще раз почистил уже начищенные башмаки, выставил на стол все яства и сел завтракать. За завтраком удалось убить целый час. Взяв кусочек в рот, он долго жевал, глядя в окно и так глубоко задумываясь, что на пять минут забывал отправлять в рот следующую порцию. Он сварил кофе, и тут младенец на верхнем этаже залился таким отчаянным ревом, что казалось, ему не будет конца, пока он не угомонится, уткнувшись в материнскую грудь.
И все-таки было еще только двенадцать. А в четверть первого со стола уже было убрано, клеенка начисто вымыта, остатки еды спрятаны в стенной шкаф.
Ровно в час служанка поднялась к себе, и при свете пасмурного дня он видел, как она швыряет через всю комнату рабочую обувь, фартук и юбку и встает перед зеркалом в рубашке и трусиках.
Мсье Гир не подошел к окну. Он смотрел на нее издалека, а сам в это время надевал галстук и башмаки на пуговках. Он знал, что об ее уходе возвестит громовой удар, — это она распахнет окно, чтобы проветрилась комната.
Впрочем, он не стал этого ждать, вышел за дверь и с такой быстротой миновал привратницкую, что консьержке пришлось выскочить оттуда, дабы убедиться, что это действительно он. По улице люди все еще шли на кладбище — это был восходящий поток, приезжие из Парижа направлялись вверх, к кладбищу.
Но еще гуще был нисходящий поток из Жювизи, из Кораблей, из других, еще выше расположенных мест — эти неслись в Париж в фургончиках, в воскресных автобусах, на велосипедах, пешком.
Инспектор стоял тут же, метрах в десяти от дома, не дальше, и мсье Гир прошел мимо своей обычной походочкой враскачку и вприпрыжку, грудью вперед. При ходьбе жирное тело его подпрыгивало на коротких ножках.
Предстояло пройти около ста метров в густой толпе, запрудившей тротуар возле цепей у трамвайной остановки, а потом перебраться на другую сторону, и он дважды останавливался на мостовой, пропуская машины, под окрики регулировщика:
— А ну живей, поднажмем!
Мсье Гир с трудом переводил дыхание. Нервы были напряжены. Он нарочно замедлил шаг у противоположного тротуара, прислушиваясь к уличному шуму, чувствуя в нескольких шагах за собой инспектора в штатском.
Наконец раздался натужный рев мотора, неистовое дребезжание звонка — воскресный автобус шел из Жювизи переполненным и поэтому норовил проскочить остановку. Мсье Гир стиснул зубы, чуть повернул голову, скосил глаза на поравнявшуюся с ним переднюю площадку, наудачу вцепился на правый поручень, и тут же чьи-то руки втащили его на площадку. Он не смог сдержать взволнованной улыбки, и это выглядело смешно и трогательно. Кондуктор, находившийся в глубине вагона, его не заметил. Пассажиры на площадке, которым и без того было тесно, все-таки еще потеснились, окинув его недовольными взглядами. А инспектор остался там, на перекрестке.
На сердитое брюзжание женщины, которую кто-то случайно задел локтем, мсье Гир пробормотал:
— Я сейчас выхожу…
И когда стало ясно, что автобус проскочит следующую остановку тоже, мсье Гир встал на подножку, повернул голову по ходу движения и отпустил поручень. Пассажиры, сгрудившиеся на площадке, с любопытством смотрели, как он долго еще по инерции семенил по шоссе.
Было четверть второго. Он пошел обратно быстрым шагом, но не по главной улице Вильжюифа, а по параллельной и таким образом вернулся к перекрестку, не решаясь, впрочем, открыто там показаться.
Он остановился на углу и прижался к стене, угрюмый и сосредоточенный, словно сыщик, высматривающий преступника.
Служанка пришла первой, затянутая в зеленое пальто с поднятым воротником, лицо ее свело от холода. Вскоре явился и молодой человек в серой шляпе, и она, поднявшись на цыпочки, поцеловала его в щеку, а затем повисла у него на руке.
Они разговаривали, но слов было не разобрать. Автобус на Коломб подошел к остановке, и мсье Гир увидел, что девушка, прежде чем подняться в него, обернулась, ища кого-то глазами.
Тогда он, в свою очередь, полез в автобус. Мест не было, но всех желающих впустили. Нельзя было шевельнуть ни рукой, ни ногой. Автобус трясло.
Парочка стояла в двух метрах от мсье Гира. Иногда их взгляды встречались, как встречались взгляды всех этих людей, безразличные, пустые, равнодушные. Автобус, подпрыгивая по камням, подъехал
