окружающих, не выражали ничего, кроме любопытства.
Адиль бей сделал огромное множество открытий, пока бродил по городу в эти бесконечно долгие дни. Он очень уставал оттого, что нельзя было по дороге зайти в кафе или к друзьям. Когда он задавал вопросы, люди в страхе старались поскорее от него убежать. Другие быстро отвечали и уходили прочь. Однажды он дал рубль маленькому мальчику, и у него на глазах прохожий, видевший это, выхватил у мальчишки рубль и бросил в сточную канаву.
В таких случаях Адиль бею становилось страшно; но чаще он казался самому себе похожим на человека, охваченного постыдной страстью и желанием удовлетворить ее.
Почему ему лгали?
И он возвращался, озлобленный, с новой добычей.
— Вот уже три недели, как в Батуме никто не съел ни единой картофелины. А в гостинице имени Ленина, где останавливаются крупные чиновники, подают икру, французское шампанское, шашлыки.
— Это для иностранцев.
— Да там за целый год не бывает даже двух иностранцев.
— А разве у вас в стране министры не едят лучше, чем водоносы?
Он тщетно пытался вспомнить, с чего это все началось Во всяком случае, отправной точкой был человек, расстрелянный ГПУ. Драма разыгралась почти что в самом консульстве. Человек этот не решался заговорить при Соне А он, Адиль бей, не позволил этой русской девушке уйти!
Возможно, следовало после этого эпизода уволить ее. Но что это дало бы?
С тех самых пор он кружил вокруг нее, взволнованный, раздраженный, обессиленный, впадая иногда в мучительную панику. Ведь она в конце концов возненавидит его! И он искал эту ненависть в ее глазах и даже, помимо воли, пытался ее вызвать!
А Джон-то считает, что он пьет! А г-жа Пенделли восхищается его хорошим видом и успехами в игре в бридж!
Адиль бей открыл дверь и зажег свечи, потом приступил к тому, что делал каждый вечер в одном и том же порядке. Возможно, в повторности этих действий создавалось некое подобие личной жизни, принадлежащей ему одному, и в этом было какое-то колдовское очарование. Сперва уселся в кресло, снял галоши и башмаки. После этого несколько мгновений посидел в неподвижности, глядя на тени, пляшущие по комнате, на огонек свечи, на дом напротив.
Соня спала. Спал ее брат, спала золовка.
Завтра он заговорит с ней об этом случае в Новороссийске, и секретарша, посуровев лицом, будет возражать против очевидности. А что такое сказала г-жа Пенделли нынче вечером, незадолго до прихода Джона?
Ах да! Она говорила о предстоящем отдыхе в Италии и заметила:
— За все эти четыре года Джон ни разу не уезжал из России. Вы не находите это странным? — потом добавила, глядя в сторону:
— Он гораздо лучше нас осведомлен обо всем, что здесь происходит, и у него ни разу не было никаких неприятностей.
Неужели Джон тоже связан с ними? А почему бы и нет? Оказалось же, что Неджла вовсе не жена Амара, а какая-то девка из Москвы!
Но какое значение все это могло иметь? Достаточно было вести себя как все, как прохожие на улицах, как служащие в конторах, как сам Колин и его жена: молчать, забиться в свою нору.
Почему две недели тому назад, когда Адиль бей пришел в отдел обслуживания иностранцев, ему внезапно объявили:
— Мы вам нашли уборщицу!
Он понял это еще раньше, чем Соня перевела, и даже бровью не повел.
— Спасибо, — сказал он, только и всего.
С уборщицей они до сих пор не обмолвились ни словом. Она приходила по утрам. Делала вид, что прибирает в кабинете, наливала воду в кувшин. До завтрака проводила время в спальне и кухне, но там было так же грязно, как и прежде.
Если он неожиданно возвращался среди дня, то почти всегда заставал ее в обществе других женщин или какого-то мужчины и делал вид, что не замечает этого.
Неужели было внезапно решено, что одной Сони мало, чтобы следить за ним?
Не вставая с кресла, Адиль бей развязал галстук и отстегнул воротничок, и тут ему пришло в голову, что вот уже ровно три недели, как он не звал Соню вечером к себе.
Отлично! В первый раз он выдержал только две недели. Но когда она пришла, с каким-то проблеском надежды в улыбке, он вовсе не растрогался. После коротких объятий небрежно заявил:
— Я должен уйти.
И каждую неделю стал ходить учиться бриджу у г-жи Пенделли. Г-жа Пенделли была очень расположена к нему и часто повторяла: “Вы, турки, загадочные люди”.
Был бы бром, он бы спал ночи напролет. Но когда его прислали из Стамбула, Адиль бея пригласили в отдел, показали стограммовый пакет с маркой знаменитой аптеки, рядом с которой он прожил два года, и задали вопрос:
— На что вам такое количество?
— Я страдаю бессонницей. Ваш врач прописал мне бром.
— Может, вам лучше побольше двигаться, делать длинные прогулки перед сном?
— Я вам повторяю: это предписание врача.
— Он же не велел вам выписывать целых сто граммов.
— Да, конечно, но я хотел иметь запас.
— В таком случае мы отдадим этот пакет врачу, а он по мере надобности будет вручать вам нужную дозу.
Адиль не стал спорить. Но когда доктор принес ему маленькие конвертики с белым порошком, он их бросил в печь Из осторожности За это пришлось расплачиваться сидением в кресле до двух или трех часов ночи. За это время выгорало как раз полсвечи. Когда она догорала до половины, он ложился и тушил ее. Утром выливал в раковину чай, приготовленный уборщицей, и открывал сам, как делал это в самом начале, жестянку со сгущенным молоком.
Потом часами наудачу бродил по городу, смотрел, как разгружают суда, и когда никого поблизости не было, задавал по-русски вопросы женщинам, работавшим на разгрузке.
— Сколько получают грузчицы? — спрашивал он Соню по возвращении — По крайней мере десять рублей в день.
— На это можно прожить?
— Конечно. Тем более что они не тратятся на наряды.
— А на три рубля?
Она в нерешительности промолчала.
— Потруднее будет, правда? Даже если носить только ситцевое платье и бюстгальтер, как эти девушки! Так вот, они зарабатывают три рубля в день!
— Кто вам сказал?
Он молчал и ходил кругами по кабинету. Иногда искоса поглядывал на нее и видел, какая она бледная, узкоплечая. И не потому ли у нее такое дряблое тело, что она тоже, как все, плохо питается?
Однажды Соня сказала ему неуверенным голосом:
— Адиль бей, позвольте дать вам совет. Вы каждый день открываете по консервной коробке. Съедаете одну сардинку, или чуть-чуть тунца, или даже вообще не прикасаетесь к еде. Это производит плохое впечатление.
— А если мне не хочется есть?
— Тогда спрячьте эти коробки. Выбросьте их сами куда-нибудь.
На этот раз она отвернулась от него, и он чуть было не растрогался.
— Вот это они и делят между собой, когда меня нет, — пробурчал он тем не менее.
— Кто?
— Люди, которых я застаю здесь, когда прихожу неожиданно.
