Неужели ей безразлично и она не завидует Адиль бею, который сейчас усядется в одиночестве за стол и будет это все есть? Он смотрел, как она расхаживает по кухне, и даже подумал: уж не берет ли она чего-нибудь в его отсутствие? Впрочем, ему это безразлично. Да нет! Скорее. Соня предпочтет, чтобы все эти продукты сгнили. И действительно, все портилось и выбрасывалось, и какие-нибудь старухи, должно быть, поедали все это, вытаскивая из помойного ведра.
— Доктор придет?
— Да, скоро.
Что она о нем думает? Время от времени он ловил ее взгляд, направленный на него, но точно таким же равнодушным взглядом она смотрела решительно на все кругом.
— Можете идти завтракать.
Он знал, что сейчас увидит, как Соня входит в комнату в доме напротив, снимает шляпку и садится спиной к окну.
Это было ее место.
Говорила ли она там о нем? Сообщала, что он сказал, что сделал? Как бы там ни было, разговор там вряд ли был очень увлекательным. Ела она медленно, аккуратно жевала. Колин откусывал кусочек сахара, перед тем как отхлебнуть горячего чаю. Затем он на четверть часа садился к окну, и рукава его рубашки ослепительным пятном горели на солнце, которое к часу дня постепенно заливало все дома на той стороне улицы.
Были ли у него другие развлечения? Иногда, по вечерам, он ходил куда-то с женой, одетой все в то же желтое платье, как Соня в свое черное. Но в полночь они всегда сидели у окна и молча вдыхали прохладу. Раздевались в темноте, не зажигая лампы. Может быть, из-за девушки, которая к тому времени уже лежала в кровати? Она ведь тоже укладывалась спать в темноте. А утром, когда открывались окна, она уже была одета, в шляпке, и кровать ее была застелена. Зато ее золовка таскалась по комнате полуодетой и даже иногда снова ложилась и читала в постели целое утро.
Раздался стук в дверь.
— Войдите!
Это был врач. Он положил чемоданчик и кепку на стол и с вопросительным видом повернулся к Адиль бею.
— Вы говорите по-французски?
— Немного.
Я плохо себя чувствую. Тошнит, нет аппетита, не спится. Он говорил ворчливым тоном, будто винил врача в своем дурном самочувствии.
— Раздевайтесь.
С самого начала все пошло неудачно. Адиль бей надеялся, что удастся поболтать, получить какие-то успокаивающие сведения, а вместо этого оба они, без всякой на то причины, держались друг с другом враждебно. Из-за окна в доме напротив он ушел в самый дальний темный угол спальни и снял пиджак.
— Рубашку тоже.
Врач равнодушно смотрел на его голое тело с излишним слоем жира, на опущенные плечи.
— Никогда раньше не болели?
— Никогда.
— Дышите… Покашляйте… Дышите…
Адиль бей по-прежнему видел спину Сони, профиль ее брата, густые черные волосы грузинки.
— Садитесь.
Врач проверил коленный рефлекс. Потом измерил давление. Адиль бей чувствовал, как вздувается его рука, охваченная прибором.
— От чего умер мой предшественник? — спросил он, стараясь, чтобы голос его звучал как можно естественней.
— Забыл. Надо будет посмотреть его карточку. Врач все смотрел на него, соображая, что еще следует проверить.
— Ложитесь.
Пощупал селезенку, печень. Вот и все. Привел в порядок чемоданчик.
— И что же?
— Нервничаете, расстраиваетесь? Принимайте перед сном немного брому.
— А где его взять?
— Пожалуй, обратитесь в Москву. И легкую пищу…
— А что у меня неладно?
— Да ничего… И всего понемножку.
Он уже уходил, исполненный равнодушия к Адиль бею, который шел за ним наполовину раздетый, со спущенными подтяжками.
— Вы не думаете, что это что-нибудь серьезное?
— Никогда ведь не знаешь. Что касается брома, поскольку вы иностранец, быстрее будет, если вам привезут его морем. У нас здесь лекарства редко бывают.
Адиль бею хотелось спросить, нет ли у него чего-нибудь с сердцем, но не успел. Доктор был уже на площадке. Зазвонил телефон, и консулу показалось, что в доме напротив по Сониной спине пробежала дрожь.
— Алло!.. Да, это я!
Это была госпожа Амар — звонила она чуть ли не каждый день, но видел ее Адиль бей только однажды, на берегу, когда она шла на женский пляж.
Еще до приезда в Россию он знал, что там купаются голыми, и представлял себе веселую суматоху загорелых тел на ярком солнце, в ослепительно сияющих волнах. На самом же деле на огромном каменистом пляже оказалось два участка, огороженных колючей проволокой, наводящей на мысль о тюремном лагере. За вход брали двадцать пять копеек, мужчины шли в один из этих лагерей, женщины — в другой.
— Поймала я вас на месте преступления, вот вы где бродите! — воскликнула Неджла Амар своим чересчур бодрым голосом.
По правде говоря, позже он с нарочито озабоченным видом прошелся вокруг участков пляжа, обнесенных колючей проволокой, рассчитывая ее увидеть.
Теперь она кокетничала по телефону:
— Угадайте, какая у меня для вас хорошая новость?
— Не знаю.
— Ну угадайте!
— Правительство отзывает меня в Анкару?
— Противный! Амар сегодня утром уехал в Тегеран и вернется через десять дней, не раньше.
— А, вот что!
— И вас это ничуть не волнует?
— Я не знал.
Он все еще стоял полуодетый.
— Если так, я не приду к вам пить чай, как собиралась.
— Нет, приходите!
— Вам этого хочется? Не уверена! Тем более, если я вдруг столкнусь с вашим ангелом-хранителем!
— Но я вам обещаю…
— Обещаете, что ее у вас не будет? Ну, тогда — может быть.
Раздался неприятный звук, обозначавший, по-видимому, поцелуй. В доме напротив Колин курил у окна, и дымок сигареты стройно поднимался вверх в неподвижном воздухе.
Когда, часов в одиннадцать вечера, начальник морского отдела ГПУ, иначе говоря, портовой полиции, вернулся из клуба и открыл окно, окно консульства тоже оказалось открытым и у подоконника замерла фигура в чем-то светлом.
На мгновение Колин погрузился в темноту своей комнаты, чтобы снять уличную обувь, надеть
