Мальчик сказал:
«Я поднял голову и увидел…»
В том-то и вся загвоздка. Судья живет почти посредине улицы, на полпути от площади Конгресса к казармам. И он ничего не видел, ничего не слышал. Муж больной женщины из сорок второго номера живет ближе к площади Конгресса, по правую сторону улицы, и он слышал, как кто-то быстро бежал.
Однако через пять минут на тротуаре не оказалось ни трупа, ни раненого. Никто не слышал шума машины — ни легковой, ни грузовой. Дежурные агенты, делавшие обход, не приметили ничего необычного — ну, скажем, человека, несущего на спине другого.
Температура, видимо, подскочила еще выше, но Мегрэ больше не хотелось ставить градусник. Так было хорошо. Так было лучше. Слова рождали образы, а образы становились неожиданно четкими и рельефными.
Совсем как в детстве, когда он бывал болен, — тогда ему казалось, что мать, склонившись над ним, становится большой-пребольшой и не помещается в комнате.
Да, да… конечно, тело лежало на тротуаре и казалось таким длинным, потому что человек был мертв… И в груди его торчал нож с темной рукояткой…
А позади, в нескольких метрах, стоял другой — тот самый, у которого были светлые, очень светлые глаза… И он бросился бежать…
Бежал он по направлению к казарме, а Жюстен удирал со всех ног в обратном направлении.
— Так!
Что — так? Мегрэ произнес это слово вслух, будто в нем крылось решение проблемы, будто оно само по себе приводило к решению проблемы. И Мегрэ, со вкусом попыхивая трубкой, удовлетворенно улыбался.
Вот так же случается с пьяницами. Бывает, что они ясно представляют себе подлинную сущность вещей, но, к сожалению, не в состоянии толком изложить ее, и она вновь растворяется в каком-то тумане, стоит им только протрезветь.
Именно тут и кроется какая-то ложь. И Мегрэ, пышущий жаром, попытался детально воссоздать всю картину.
— Нет, Жюстен не выдумал…
Его страх, смятение в то утро, когда он прибежал в больницу, не были притворными. Не выдумал он и того, что тело, лежавшее на тротуаре, казалось ему слишком длинным. К тому же есть и свидетель, слышавший, как он бежал.
А что сказал по этому поводу судья, язвительно ухмыляясь?
«Вы все еще доверяете свидетельским показаниям детей?»
Или что-то в этом роде. Именно судья и ошибается. Дети никогда не выдумывают, потому что нельзя создать что-то из ничего. Правда всегда строится на… на прочной основе, и дети, даже переиначив все на свой лад, никогда ничего не выдумывают. Так…
Так! Снова удовлетворенное «так» — Мегрэ не раз и не два повторял это словцо, будто поздравляя себя с победой.
На тротуаре лежало тело…
И, разумеется, поблизости стоял человек. Действительно ли у него светлые глаза? Возможно, что и так.
Потом оба побежали.
Мегрэ готов был присягнуть, что старик судья не мог врать преднамеренно.
Жарко, душно! Пот заливал глаза. Тем не менее Мегрэ опять соскочил с постели и успел снова набить трубку до возвращения госпожи Мегрэ. А раз уж встал, то надо воспользоваться этим. И, открыв шкаф, он налил из бутылки полный стакан рома и выпил. Ну и пусть подпрыгнет температура — ведь все уже будет закончено!
Вот ведь здорово! Это вам не обычное расследование, а расследование, произведенное в постели! Этого мадам Мегрэ оценить не способна.
Нет, судья не солгал, и тем не менее ему хотелось сыграть шутку с мальчиком, которого он ненавидел, как ненавидят друг друга мальчишки-сверстники.
Наверно, они уже шагают по улице… А вот уж поднимаются по лестнице… Легкие, летящие шаги ребенка… Госпожа Мегрэ открывает дверь и подталкивает вперед маленького Жюстена. Его морская куртка из грубой шерсти покрыта мелким бисером дождевых капель. От нее пахнет мокрой псиной.
— Подожди, малыш, я сниму твою куртку.
— Я сам сниму.
Госпожа Мегрэ подозрительно взглянула на мужа. Конечно, она не поверила, что он курит ту же самую трубку. Но кто знает, подозревала ли она, что он осушил стакан рома!
— Присядьте, Жюстен, — произнес Мегрэ, указывал на стул.
— Благодарю. Я не устал.
— Я пригласил вас, чтобы поболтать с вами по-дружески. А что вы собирались делать?
— Решать задачу…
— Значит, несмотря на все треволнения, вы все же ходили в школу?
— А как же не пойти?
Да, самолюбивый мальчишка. Петушится еще больше, чем прежде.
— Мадам Мегрэ, будь любезна, присмотри за отваром из овощей на кухне. И закрой дверь.
Когда жена вышла, он подмигнул мальчишке и, перейдя на «ты», попросил:
— Дай-ка кисет с табаком, вон он, на камине… Вынь из кармана моего пальто трубку. Благодарю, дружок. Ты не испугался, когда за тобой пришла моя жена?
— Нет, — гордо заявил Жюстен.
— Тебе было досадно?
— Еще бы! Ведь все твердят, что я выдумываю.
— А ты ведь не выдумываешь, верно?
— На тротуаре лежал мертвый человек, а другой…
— Не торопись!
— Что?
— Не так быстро… Садись…
— Да я не устал.
— Знаю, но зато я сам устаю, когда вижу, что ты стоишь…
Мальчик присел на краешек стула и, свесив ноги, принялся ими болтать; между короткими штанишками и длинными носками торчали голые колени.
— Скажи-ка мне, какую штуку ты отмочил с судьей?
Вспышка возмущения.
— Я ничего ему не сделал.
— Ты знаешь, о каком судье я говорю?
— О том, который вечно торчит за окном и похож на филина.
— Пожалуй, на сову… Что же произошло между вами?
— Я никогда с ним не говорил.
— Что же произошло между вами?
— Зимой я его не видел, потому что, когда я проходил мимо, занавески были всегда задернуты.
— Ну, а летом?
— Я показывал ему язык.
— Почему?
— Потому что он вечно смотрел на меня и хихикал.
— Ты часто показывал ему язык?
— Каждый раз, когда видел его…
— А он?
