бородой, которую он, вероятно, время от времени подстригал ножницами. Голова слегка облысела. Взгляд был рассеянный и безразличный.
— Это он?
Держа документ в слегка дрожавшей руке, госпожа Руслэ нагнулась, чтобы лучше его рассмотреть. Вероятно, она была близорука.
— Отец сохранился в моей памяти не таким, но я почти уверена, что это он.
И она еще ниже склонилась над карточкой.
— Вот с лупой я могла бы… Обождите, я сейчас принесу.
Госпожа Руслэ положила удостоверение на столик, вышла из комнаты и через несколько минут вернулась с лупой в руке.
— У отца был маленький, но глубокий шрам над левым глазом. Так и есть… Его довольно трудно различить на такой фотографии, но все же вот он. Взгляните сами!..
Мегрэ тоже посмел рел в лупу.
— Я так хорошо помню об этом шраме потому, что отец пострадал из-за меня… Как-то в воскресенье мы гуляли за городом. Мне было тогда около восьми лет… День выдался очень жаркий. Вдоль пшеничного поля росло много маков, и мне захотелось нарвать букет. А поле было окружено колючей проволокой. Отец раздвинул ее, чтобы я могла пролезть. Он придерживал нижнюю проволоку ногой и слегка нагнулся вперед… Странно, что я так хорошо помню эту сцену, хотя забыла многое другое! Нога у него, очевидно, соскользнула, и проволока, спружинив, ударила его по лицу. Мама боялась, что поврежден глаз. Вытекло много крови. Мы побежали на ближайшую ферму, чтобы промыть глаз и наложить повязку… Вот с тех пор у него и остался шрам.
Рассказывая об этой истории, она с беспокойством поглядывала на Мегрэ и, казалось, оттягивала ту минуту, когда комиссару придется сообщить ей подлинную причину своего визита.
— С ним что-нибудь случилось?
— Прошлой ночью его ранили, и притом в голову, но врачи думают, что его жизнь вне опасности.
— Это произошло в Париже?
— Да, на берегу Сены… Затем тот или те, кто на него напали, бросили его в воду.
Комиссар не сводил с нее глаз, следя, как она реагирует на его слова, но госпожа Руслэ и не пыталась укрыться от его пристального взгляда.
— Вам известно, как жил ваш отец?
— Лишь в общих чертах…
— То есть?
— Когда он нас покинул…
— Вы мне сказали, что вам было тринадцать лет. А вы помните, как он уехал?
— Нет. Утром я не нашла его дома и очень удивилась. Тогда мама сказала мне, что отец отправился в далекое путешествие…
— Когда вы узнали, где он находится?
— Через несколько месяцев маме сообщили, что отец живет в Африке, в лесах, и лечит там негров…
— И это было действительно так?
— Думаю, да… Позднее люди, встречавшиеся там с отцом, подтвердили эти слухи. Он поселился в Габоне, на врачебном пункте, расположенном в сотнях километров от Либревиля…
— И долго он пробыл в Габоне?
— Во всяком случае, несколько лет. Между прочим, в Мюлузе одни считали отца чуть ли не святым, другие… Мегрэ ждал. Поколебавшись, она добавила:
— Другие называли его фантазером, полусумасшедшим…
— А ваша матушка?
— Думаю, что мама смирилась со случившимся…
— Сколько ей сейчас лет?
— Пятьдесят четыре года… Нет, пятьдесят пять… Теперь я знаю, что отец оставил ей письмо, но она мне никогда его не показывала. Видимо, он написал, что не вернется и поэтому готов взять на себя все неприятности, связанные с разводом.
— Они развелись?
— Нет. Мама рьяная католичка…
— Ваш муж в курсе дел?
— Конечно. Мы от него ничего не скрыли.
— Вы знали, что ваш отец возвратился в Париж? Веки ее вздрогнули, и Мегрэ почувствовал, что она готова солгать.
— И да, и нет… Сама я никогда его не видела… И у нас с мамой не было полной уверенности, что он действительно вернулся. Впрочем, один из жителей Мюлуза рассказывал маме, что встретил на бульваре Сен-Мишель человека-рекламу, удивительно похожего на отца… Это был старый друг мамы… Он добавил, что когда он окликнул этого человека по имени, тот вздрогнул, но не признался…
— Ну, а вашей матушке или вам не приходила мысль обратиться в полицию?
— А зачем? Отец сам избрал свой удел… Он понимал, что не может жить с нами.
— Вас не тревожила его судьба?
— Мы с мужем не раз говорили о нем.
— Ас вашей матушкой?
— Конечно, я спрашивала ее об отце… и до замужества, и после.
— Как же она смотрит на эту историю?
— В нескольких словах трудно это объяснить. Мама его жалеет… И я тоже. Но иногда я спрашиваю себя: не чувствует ли он себя так счастливее…
И, понизив голос, смущенно добавила:
— Есть люди, которые не способны приноровиться к нашему образу жизни… Да и потом мама…
Чувствовалось, что госпожа Руслэ волнуется. Поднявшись с кресла, она подошла к окну, постояла, глядя на улицу, потом вернулась обратно.
— Я не могу сказать о ней ничего дурного. Но у нее свои взгляд на вещи… впрочем, как и у каждого человека. Может быть, выражение «властный характер» слишком сильно по отношению к ней, но мама любит, чтобы все делалось так, как ей хочется.
— После ухода отца у вас сохранились с матерью хорошие отношения?
— Более или менее… И все же я с радостью вышла замуж и…
— …и избавились от ее опеки?
— Не без этого, — улыбнулась она. — Конечно, это не слишком оригинально: ведь многие девушки оказываются в таком же положении. Мама любит бывать в гостях, принимать у себя, встречаться с видными людьми… В Мюлузе у нее собиралось самое избранное общество.
— Даже когда отец жил с вами?
— Да, в последние два года.
— А почему в последние два?
Комиссар вспомнил о телефонном разговоре госпожи Мегрэ с сестрой и почувствовал себя как-то неловко: ведь сейчас он узнает без ее помощи все эти подробности.
— Потому что мама получила наследство от тети… Раньше мы жили очень скромно, в тесной квартирке и даже не в лучшем районе города. Отец в основном лечил рабочих… Наследство свалилось на нас как снег на голову… Вскоре мы переехали на новое место. Мама купила особняк возле собора… Ей нравилось, что над порталом был герб…
— Вы знали родных вашего отца?
— Нет. Только видела несколько раз его брата, которого потом убили на фронте. Если не ошибаюсь, он погиб где-то в Сирии… во всяком случае, не во Франции.
— А родителей вашего отца?
Снова послышались детские голоса, но на сей раз она не обратила на них внимания.
