– До свидания, сударыня.
Еще мгновение комиссар видел ее в дверях, ему показалось, что эта молодая мать, которую он застал врасплох, когда она считала себя надежно защищенной стенами собственного дома, совершенно выбита из колеи.
И еще в ее глазах, когда она закрывала за ним дверь, он прочел что-то непонятное, неопределимое, похожее на страх.
Глава 5
Пьяный русский
Есть вещи, которыми не принято хвастаться, о которых если и говорят, то с улыбкой, и тем не менее они требуют определенного героизма.
Мегрэ не выспался. С половины шестого до восьми утра трясся в поезде, где гуляли сквозняки.
Уже в Ла Бресте он вымок. Теперь при каждом шаге его ботинки выплевывали грязную воду, котелок потерял форму, а на пальто и пиджаке не оставалось и сухой нитки.
Дождь вперемешку с ветром хлестал наотмашь. Улочка, вернее, просто идущая под уклон тропинка между садовыми оградами, была пустынна. По середине ее катился поток воды.
Некоторое время Мегрэ стоял неподвижно. Даже трубка в кармане и та промокла. Найти рядом с виллой укромное местечко было невозможно. Оставалось одно: поплотнее прижаться к ограде и ждать.
Редкие прохожие, заметив его, оборачивались. Может быть, ему придется простоять вот так не один час. Он ничем не мог доказать, что в доме находится мужчина. Да если и находится, зачем ему выходить?
Тем не менее Мегрэ, угрюмо набивая промокшую трубку, все плотнее прижимался к своему ненадежному укрытию.
Офицеру уголовной полиции здесь нечего делать; работа для начинающих, не больше; в возрасте тридцати двух – тридцати пяти лет он сотни раз выполнял такие задания.
Зажечь спичку оказалось чертовски трудно, спичечный коробок превратился в форменную тряпку. И кто знает, продолжал бы он тут стоять, не зажгись чудом спичка.
Со своего места комиссар видел только низкую ограду дома и калитку, выкрашенную зеленой краской. Ноги его путались в каких-то колючках. В шею дуло.
Фекан был где-то внизу, но города видно не было. До комиссара долетал только гул моря, изредка раздавался рев сирены, шум проезжающего автомобиля.
Он простоял на своем наблюдательном посту, наверное, с полчаса, когда заметил женщину, с виду похожую на кухарку, – она шла вверх по тропе, нагруженная тяжелой корзиной с провизией. Мегрэ она увидела, лишь поравнявшись с ним. Его громадная фигура, неподвижно застывшая у стены на продуваемой ветром улочке, настолько испугала ее, что она бросилась бежать.
По всей видимости, она работала на одной из вилл наверху. Через несколько минут из-за поворота вышел мужчина, посмотрел на Мегрэ издали, потом к нему подошла женщина, и они вместе вернулись к себе.
Положение становилось смешным. Мегрэ знал, что у него не больше десяти шансов из ста на успех этого длительного ожидания.
Тем не менее он не двинулся с места, и все из-за какого-то подсознательного упрямства, которое и предчувствием-то нельзя было назвать.
Скорее это была собственная теория – он никогда не пытался ее развить, но она существовала, невысказанная, у него в голове: он называл ее для себя «теорией трещины».
Каждый преступник, каждый злоумышленник – все же человек. А кроме того – и это главное, – игрок, противник, которого полиция старается найти и с которым, как правило, ведет борьбу.
Совершено убийство или какое-нибудь преступление.
Следствие начинается на основе более или менее объективных данных. Это задача с одним или множеством неизвестных – ее-то и должен решить разум.
Мегрэ действовал, как все. Как все, он использовал те необычные методы, которые были переданы в распоряжение полиции бертильонами, рейсами, локарами[6] и постепенно стали настоящей наукой.
Но комиссар подстерегал, искал, ждал именно трещину.
Иначе говоря, тот момент, когда за игроком встает человек.
В «Мажестике» он имел дело с игроком.
Здесь, он это предчувствовал, все обстояло по-другому.
Мирная, благоустроенная вилла выпадала из той атмосферы, в которой вел свою игру Петерс Латыш. Эта женщина, дети, которых Мегрэ видел и чьи голоса слышал, – все это принадлежало другой жизни, входило в другую нравственную систему.
Вот поэтому он и стоял одиноко на липком ветру, борясь с собственным отвратительным настроением, потому что больше всего на свете любил чугунную печку у себя в кабинете, где ждали его на столе кружки с пенистым пивом.
Когда Мегрэ решил занять свой наблюдательный пост на этой улочке, было половина одиннадцатого. В половине первого он услышал в саду скрип гравия под чьими-то ногами, увидел, как быстрым и точным движением была распахнута калитка и метрах в десяти от комиссара появился мужчина.
Скрыться было некуда. Поэтому комиссар неподвижно или скорее равнодушно застыл на месте, широко расставив ноги, облепленные промокшими брюками.
