– Ничего не замечено.
И все-таки в это погожее воскресенье что-то произошло, хотя покамест дают себя знать лишь отдаленные последствия, подобно тому, как пузырьки на поверхности воды выдают присутствие рыбы, взбаламутившей донный ил.
– Не попросить ли мне вторую комнату, чтобы у тебя была отдельная кровать и ты мог выспаться?
Встает луна. Проигрыватель стихает, и лишь под ногами какой-то парочки еще скрипит в темноте гравий.
5. Протестующий господин
В тот день Мегрэ почти стыдился своего ремесла. Время от времени, как актер, пользующийся уходом за кулисы, чтобы утереть пот, дать расслабиться лицу и мускулам, он выскакивал в соседний кабинет, где сидел не менее смущенный Люкас.
«Ничего?» – спрашивал бригадир глазами.
Ничего. Мегрэ пропускал глоток пива и, мрачный, озабоченный, чуть ли не преисполненный отвращения к себе, останавливался у распахнутого окна.
– Что она делает?
– В третий раз обратилась к служителю, требуя свидания с вами. Перед этим заявила, что желает говорить с начальником уголовной полиции.
Это, так сказать, комическая сторона дела. В два часа дня, на которые был вызван повесткой Октав Ле Клоаген, комиссар увидел из окна, как на набережной Орфевр затормозило такси. Из него вылезла тощая г-жа Ле Клоаген, но машина осталась стоять у тротуара, и Мегрэ, усмехнувшись, отдал распоряжение одному из инспекторов.
Да, начиналось это скорее как фарс.
– Вашу повестку! – с полной серьезностью потребовал служитель. – Вы господин Октав Ле Клоаген?
– Мне нужно видеть комиссара. Я все объясню…
Ее привели в знаменитую застекленную приемную, где под безразличными взглядами инспекторов сидят ожидающие вызова, похожие на зверей в клетке.
Тем временем инспектор отправился за Ле Клоагеном, оставшимся в такси.
– Это моя жена сказала, чтобы я поднялся?
– Нет. Комиссар.
– Где моя жена?
И вот уже почти три часа старик в зеленоватом пальто сидит в кабинете Мегрэ на стуле, лицом к распахнутому окну.
Всякий раз, когда, позволив себе минутную передышку у Люкаса, комиссар возвращался в свой кабинет, его прямо на пороге встречали светлые глаза Ле Клоагена – взгляд собаки, знающей, что нечего ждать добра от человека, чьей воле он не может подчиниться.
Да, в его взгляде было такое смирение, что просто щемило в груди, – каждому сразу становилось ясно, что, прежде чем дойти до этого, старик порядком настрадался.
Несколько раз он спрашивал:
– Где госпожа Ле Клоаген?
– Ждет вас.
Это его не успокаивало. Он знал свою нетерпеливую, властную жену и вполне отдавал себе отчет, что она не станет спокойно сидеть в приемной.
По традиции Мегрэ начал с выхода на контакт – когда допрос ведется добродушно, сердечным тоном и с таким видом, словно допрашивающий не придает никакого значения задаваемым вопросам, а скорее извиняется за простую формальность.
– Прошлый раз я забыл уточнить одну деталь. Когда к мадмуазель Жанне постучались условным стуком, она, как вы говорили, гадала вам на картах?
Ле Клоаген слушал молча, словно ничего не понимая.
– Мадмуазель Жанна подтолкнула вас к двери и заперла ее за вами. Так вот, я хотел бы знать, остались ли карты на столике или она их спрятала. Не спешите. Соберитесь с мыслями. Судебный следователь – Бог весть почему! – придает этому вопросу значение, которое я нахожу чрезмерным.
Ле Клоаген не шевелится. Он вздыхает, не отрывая от колен руки – удивительной руки, которая, как тогда в такси, опять привлекает к себе внимание Мегрэ.
– Попробуйте восстановить в памяти сцену… Жарко. Балконная дверь открыта. Вокруг вас все светло, на мраморном столике в стиле Людовика Шестнадцатого разложены многоцветные карты…
Взгляд старика словно говорит: «Вы не понимаете, как я страдаю. Вы мучаете бедного, беззащитного человека».
Мегрэ с чувством стыда отводит глаза и кротко повторяет:
– Прошу вас, отвечайте. Это не официальный допрос: ваши ответы не фиксируются. Итак, карты остались на столике?
– Да.
– Вы в этом уверены?
