с оттенком восторга, и очень старался на самом деле выглядеть деревенским простачком, не знающим, куда девать деньги. – Для дочери. К годовщине свадьбы. Мой зять хоть и юрист, но и он любит искусство. Нынешние молодые могут это себе позволить. Иметь дома ценные, красивые вещи – нынче даже не особенная роскошь. Уж лучше тратить деньги на искусство, чем складывать их в чулок, – заключил старшина со всей серьезностью, на какую был способен. Он вошел в роль, не слишком, правда, опасаясь, что Фляшка его раскусит. Самовлюбленному журналисту и в голову не придет заподозрить его в чем-нибудь. Ведь нынче никто не любит выставлять себя дураком, скорее наоборот.
И верно, Любомир Фляшка посерьезнел. Якуб Калас был убежден, что на него подействовало еще и упоминание о юристе. Поначалу фотограф, скорей всего, призадумается, стоит ли иметь дело с человеком, в семье которого есть «законник», но потом мысли его примут иной оборот: он вспомнит про свои неприятности с милицией и станет прикидывать, нельзя ли использовать Каласа в своих интересах.
– Видите ли, – начал Фляшка уклончиво, – фотографии я вообще-то не продаю. Работаю для печати. Не знаю, кто вам посоветовал меня разыскивать, но я и правда фотографиями не торгую.
– О чем речь, понимаю, – хитрил, рассыпался мелким бесом Якуб Калас. – Вы, видать, человек скромный, среди художников это редкость… Но по моему разумению, в будущем вам обеспечена большая выставка. А после нее вы все равно будете продавать свои работы. Потом уж оно само собой пойдет. Когда у человека есть имя, все из-за него готовы лбы порасшибать…
Фотограф Любомир Фляшка все еще колебался. Твердый орешек, да только и Якуб Калас не лыком шит.
– Поймите, – настаивал он, – мне ничего не нужно задарма, надеюсь, это вам ясно? Могу и на бумаге написать. Мы с вами сразу же оформим заказ. Мне эта картина позарез нужна. Знаю, многие скорей повесят на стену какую-нибудь чепуховину, любую мазню, любую безвкусицу – цветочки, оленей в горах. – Калас намеренно упомянул сюжет картины, которую фотограф мог видеть в горнице у Юлии Крчевой. – А мне хочется, чтобы в квартире моей дочери висела красивая фотография. Пейзаж, портрет, обнаженная женская фигура… Или что-нибудь смонтированное, понимаете? Одна картина, составленная из кусочков многих, коллаж, или как там это называется… Вы художник, вам лучше знать, что тут можно сделать.
– Кое-что сделать, разумеется, можно, – Любомир Фляшка наконец-то улыбнулся. – Да ведь я не знаю вкуса вашей дочери.
Якуб Калас состроил мину гордого мамелюка.
– Ваша правда, пан Фляшка, на все сто ваша правда, маэстро. Моя дочь ужасно разборчива. Порой сам диву даюсь, откуда в ней такое глубокое понимание искусства? Эта картина, как вы понимаете, должна быть… одним словом, не абы какая! Например, как вон то дерево… ara, то самое, в узкой раме… Такая картина моей дочери наверняка понравится. А может, покажете что-нибудь еще?… Ведь у такого художника, как вы, должна быть целая коллекция собственных произведений! Я бы глянул на картинки, а вы мне посоветуете, что выбрать.
Любомир Фляшка, ничего не ответив, задумался, молча покусывая нижнюю губу. «Не перестарался ли я? – подумал Калас. – И в комедиантстве нужно знать меру».
Наконец фотограф прервал молчание:
– Хотите чашечку кофе?
– Кофе? Вы чрезвычайно любезны, маэстро! Кофе, говорите… Это хорошо, я бы выпил, но ведь у вас вряд ли найдется сахарин, неподслащенный кофе я не пью, а сахару мне нельзя. Так что лучше не утруждайте себя. С вашего позволения посмотрим картинки, чтобы я не слишком долго вас задерживал.
Любомир Фляшка некоторое время стоял как истукан, наконец решительно дернул плечом – мол, будь что будет – и повел гостя в темную каморку.
– Вот это да! – уважительно ахнул Якуб Калас при виде оборудования этого фотографического королевства. – Не удивляюсь, маэстро, что работа так вам удается! С «этакими-то игрушками нетрудно делать искусство!
– В фотографии важен глаз, – сухо заметил Любомир Фляшка.
– Глаз? – прикинулся непонимающим Калас.
– Глаз и чувство! – отрезал фотограф.
– Ах, вот оно что! – спохватился Якуб Калас и весело рассмеялся над собственной непонятливостью. – Ну как же, глаз и чувство! Простите, я в этих делах ни бельмеса не смыслю… Теперь буду стараться лучше понять искусство. У вас тут здорово!
Любомир Фляшка протянул Каласу стопку фотографий:
– Можете посмотреть. В данный момент ничего другого у меня нет. Обычные сюжеты вас вряд ли заинтересуют.
– Обычные сюжеты? – насторожился Якуб Калас. – Меня, знаете ли, интересует все. Вы уж, пожалуйста, объясните мне, что имеете в виду… Я так люблю узнавать что-нибудь новенькое! Поймите, в наше время учиться было труднее, а нынче, коли хочешь не попасть впросак в этом мире, кое-что надо наверстывать – выведывать, где только можно.
Фотограф не клюнул на его откровения.
– Все, что я фотографирую и что вы можете увидеть в любом журнале. Это я и называю обычный сюжет.
– Понимаю, понимаю, – засмеялся Калас и с притворным равнодушием добавил: – А я-то подумал, вы говорите о голеньких.
– О голеньких?
– Ну, вы, конечно, догадываетесь, о чем речь! Я имею в виду что-нибудь эдакое, как бы поделикатнее сказать… словом – обнаженную натуру.
– На обнаженной натуре я не специализируюсь, – отрезал фотограф. – Я в первую очередь репортер.
