– Сто четыре, – прошептала она, – начался бред.
В течение двух дней Пинкни и Люси вдвоем ухаживали за Эндрю. Они клали ему в рот кусочки льда, обмывали изможденное тело и крепко держали, когда он бился в конвульсиях. В бреду Эндрю не узнавал Пинкни. Поначалу, взглянув на его рыжие волосы, залитые светом лампы, Эндрю решил, что это дьявол. С жалобным криком он бросился к Люси и спрятал лицо у нее на груди. Люси, обняв, качала его, словно младенца.
– Все хорошо, – шептала она. – Шшш-шшш… Все хорошо. Открой рот. – Она протискивала ложку со льдом меж его зубами.
Пинкни неожиданно вспомнил, что его мать делала так, когда он лежал в жару.
– Люси, а где маленький Эндрю? – спросил Пинкни.
– На Шарлотт-стрит, хвала небесам. Все хорошо, Эндрю. Ты в безопасности. Все хорошо.
Жар усиливался, и Эндрю, возбуждаясь, становился совершенно невменяемым. Он перестал бояться Пинкни. Схватив Пинкни за рукав, Эндрю притягивал его как можно ближе и шептал ему в самое ухо осипшим голосом:
– Она во всем виновата, эта шлюха. Ты ведь знаешь. Ты знаешь все. Она затащила меня в свою кровать. Я хотел ехать. Я вез депешу. Срочное, важное сообщение. Если бы я привез его, мы не проиграли бы войну. Она шпионила на янки. Ты знаешь. Как же ты позволил ей? Позволил поднять подол и поймать меня? Ты мог ее остановить. И помочь мне добраться до Саванны. Если бы я доставил депешу, мы бы победили. И мои ноги слушались бы меня. Из-за шлюхи я не могу двигаться. Она отняла у меня все. Она погубила меня. Она погубила Юг. Ты знаешь. И ты все время знал.
– Ему кажется, что ты Бог, – заметила Люси. Эндрю оттолкнул Пинкни и повернулся к жене, выкрикивая оскорбления.
– Прекрати, Эндрю, – сказал Пинкни и зажал ему рот рукой.
Эндрю прокусил ему большой палец до самой кости. Кровь, хлынувшая из руки, окрасила пену в углах рта Эндрю. Он принялся кричать. Пинкни отдернул руку, но Эндрю поймал его за запястье.
– Умоляю, – зарыдал он, – милостивый Отче, умоляю… Позволь мне умереть. Я не хочу жить.
Судорога исказила его замызганное кровью и слезами лицо, и он забился в конвульсиях, потеряв сознание.
Люси намочила в воде губку и принялась обтирать лицо мужа.
– Бедный Эндрю, – проговорила она.
Голос ее звучал ласково, и столь же ласково касалась она закрытых век мужа.
– Что тут можно сказать?.. Эндрю сам не помнит, что говорит в бреду. И нам следует об этом забыть. Я очень сожалею, что тебе пришлось это услышать. Тебе, наверное, неприятно.
– Мне! Да ведь это тебе должно быть неприятно. Люси устало взглянула на него.
– Я привыкла, – сказала она.
Обмакнув в воде пальцы, она обрызгала губы Эндрю.
– У нас вышел весь лед. Будь так добр…
Пинкни разбудил звон колокола церкви Святого Михаила. Колокола вызванивали гимн, оповещавший о начале церковной службы. Пинкни медленно повернул голову, чувствуя боль в затекшей шее. Вспомнив, где находится, он открыл глаза. Эндрю лежал спокойно. Люси сидела подле него, держа руку у него на запястье.
– Почему ты не разбудила меня? – прошептал Пинкни.
– Температура снизилась, а ты так устал. Ты и проспал-то совсем немного. Пощупай, Пинкни. Пульс нормальный.
Люси улыбнулась. Пинкни отметил, как осунулось ее лицо.
Он взглянул на Эндрю. Кожа лимонно-желтого цвета. Виски на ощупь холодные, но пульс ровный, хорошего наполнения.
– Почему бы тебе не прилечь на часок, Люси? Пока Эндрю спит.
Люси кивнула:
– Да. Но ты разбудишь меня, если что-то изменится?
– Конечно.
– Слово чести?
– Слово чести.
Оба понимали, что может наступить ухудшение. Кризис еще не миновал.
Он начался через час. Эндрю вздохнул и закашлялся. Прозрачная жидкость брызнула у него изо рта. Пинкни вытер ему лицо и подошел к шезлонгу у окна, где спала Люси. Тонкие полоски света, пробивавшиеся сквозь ставни, жгли ее лицо. Под глазами у нее были синяки, а на лбу и от носа к уголкам рта пролегли морщины. Сквозь тонкую кожу просвечивали голубые вены. Пинкни колебался, будить ли ее. Но ведь он дал слово. Он легонько коснулся ее плеча.
Люси с трудом открыла глаза.
– Началась рвота, – сообщил Пинкни. Предложив руку, он помог ей встать.
– Спасибо, Пинкни.
