угрей, которых только что поставила на пол.
– Откуда ты знаешь? Этель захихикала.
– Тебя выдает лицо. Кроме того, я видела лошадей во дворе.
– В эти дни во дворе всегда полно лошадей, – слегка пожала плечами Кэтрин, затем села на пятки и посмотрела на старуху. – Но он надолго не задержится. Я не хочу…
Голос изменил ей. Она молча повязала льняной фартук и взяла острый нож.
– Ты не потеряешь его, девочка. Я чувствую это здесь. – Этельреда прикоснулась к своей груди.
– Ты хочешь сказать, что молния не бьет дважды в одно место?
Кэтрин сняла кожу с угря резким сильным движением.
– Я просто знаю. Было время, когда я могла видеть в котелке с кипящей водой. Сейчас уже не могу: я потеряла этот дар после первого удара… Но иногда проскакивают былые искорки. Он вернется к тебе, не сомневайся.
Кэтрин молча продолжала чистить угрей, затем вытерла руки о фартук и очень внимательно посмотрела на Этель:
– Правда? Ты действительно видела?
Ее дыхание внезапно стало прерывистым. Этель перекрестилась:
– Клянусь Девой Марией. Он ехал на своем сером скакуне во главе процессии победителей. Я видела сверкающую корону и великое ликование.
Голос старухи затих, глаза потемнели, взгляд ушел вдаль.
– А что еще ты видела? – Этельреда не ответила. Кэтрин слегка потрясла ее. – Этель?
Старая повитуха вздрогнула и покачала головой.
– Что еще я видела? – невнятно пробормотала она. – Не помню. Все было смутно, а я устала. Знаю только, что тебе не надо бояться за благополучие Оливера в этом походе. Вот, дай ему это как талисман.
Старуха сунула руку под мантию и протянула Кэтрин один из своих прославленных узлов, прикрепленный к кожаному шнурку. Он был свит из трех прядей волос – черной, как вороново крыло, светлой, как пшеница, и рыжей, цвета темной меди.
Кэтрин озадаченно взглянула на Этель.
– Это мои волосы и волосы Оливера, хотя не знаю, откуда они у тебя. Но чья рыжая прядь?
Этельреда гордо выпрямилась на своем стуле.
– Моя. Или ты считаешь, что мои волосы всегда были цвета грязной овечьей шерсти?
– Нет… я…
– Было время, когда я могла посрамить цветом своих кос саму осень. – Старая повитуха наклонилась к своей сумке, трясущимися пальцами открыла ее и извлекла с самого дна сверток зеленого шелка. Внутри оказалась огромная, толщиной в руку коса цвета медных буковых листьев. – Я срезала ее, когда показались первые седые волосы. Лето было жарким, и волосы мне были не нужны. Все равно я носила плат. Иногда я брала прядку-другую для своих узлов, но не часто. Видишь, какая она еще толстая.
В голосе Этельреды звучала гордость.
При виде косы Кэтрин даже позавидовала ей. Она сощурила глаза и попыталась представить себе Этель в образе молодой женщины с блестящими рыжими прядями и летящей походкой.
– Наверное, ты была настоящей красавицей.
– У меня были поклонники, – махнула рукой Этельреда. – Скажу тебе кое-что еще. Такое, чего прежде никому не говорила. – Старуха понизила голос: – Оливер – мой внучатый племянник.
Кэтрин высоко подняла брови в немом вопросе. Этель кивнула.
– Я – незаконная дочь его прадедушки. Мать зачала меня в полях за праздничным костром, который жгут в середине лета. Это от нее у меня кривая улыбка. У старого лорда Осмунда были рыжие волосы, у моей матери, к счастью, тоже. Она сумела выдать меня за свою дочь от законного мужа, но я всегда знала, что отличаюсь от братьев и сестер.
– Выходит, вы родственники? – Кэтрин посмотрела на лежащий в ее коленях узел. – А прадедушка Оливера знал?
Этель пожала плечами.
– Он никогда обо мне не спрашивал, впрочем, мы никогда близко и не сходились. Иногда из замка приходили подарки: новая коза, когда наша померла, отрез льна на рубашку для меня. Он платил за моего брата Альберика, когда тот учился на священника в Мальмсбери. О родстве было известно, но оно никогда не признавалось, а после его смерти об этом просто забыли.
Старая повитуха бережно завернула косу в шелк и спрятала ее обратно в сумку.
– Зачем же ты мне рассказала об этом и именно сейчас? – спросила Кэтрин.
Этель пожала плечами.
– Может быть потому, что не хочу уносить этот секрет с собой в могилу.
Кэтрин с отчаянием воззрилась на нее. Ответом ей послужил серьезный взгляд Этельреды.
– Глупо не понимать, насколько я стала слаба. Я умею лечить и знаю, что поддается исцелению, а что
