для себя, а это уже никуда не годится с точки зрения дисциплины. Вот что, – он опустил рукоять и обратил ее в сторону Гавейна. – Можешь воспользоваться ею первым, а мы, когда кончим, оставим ее в живых.
Молодого рыцаря чуть не вырвало. То, что станется с женщиной после того, как ее изнасилует десяток мужчин, было хуже, чем смерть.
– Бери серебро и удовлетворись этим. Ты сможешь купить на него всех женщин, какие тебе только понравятся, не прибегая к насилию.
С этими словами Гавейн взмахнул мечом, защищая себя и служанку.
Де Могун скривился:
– Ты так и не понял, верно? Ненавижу что-либо покупать!
Его взметнувшийся меч блеснул пламенем пожарищ.
Поскольку не было свидетельств того, как умерла Рогеза де Бейвиль, ее смерть посчитали несчастным случаем и похоронили со всеми подобающими церемониями, но как можно быстрее, на кладбище Святого Петра. На похоронах присутствовали графиня и все ее женщины.
Эдон Фитц-Мар оросила слезами весь свой льняной плат и так расстроилась, что Кэтрин пришлось приготовить для нее успокоительное питье.
– Не могу поверить, – рыдала Эдон, качая на колене маленького сына. – Я думала, что она просто убежала.
Не столько думала, сколько надеялась, решила про себя Кэтрин. Впрочем, эту надежду, похоже, разделяли с Эдон и все остальные женщины графини.
– По крайней мере, ее похоронили по-христиански, – сказала она вслух и невольно скривилась, настолько лицемерно и пошло это прозвучало. Похоже, неведение действительно лучше, чем сознание истинного положения вещей.
– Я хочу, чтобы Джеффри был здесь, – капризно произнесла Эдон, прижавшись носом к головке малыша.
Кэтрин кивнула и подумала об Оливере. Кое-какие вести доходили с гонцами графини, но их было мало, и никто не называл имен, которые так хотели услышать обе женщины. Джеффри Фитц-Мар и Оливер Паскаль были слишком мелкими спицами в огромном колесе армии графа Роберта.
– По крайней мере, у тебя есть подарок на память, – сказала она, глядя на ребенка.
– Который может больше никогда не увидеть своего отца! – всхлипнула Эдон и снова разрыдалась.
Проклиная чувствительность Эдон и собственный болтливый язык, Кэтрин заставила ее выпить еще немного успокоительного питья, утешила парой пошлостей и постаралась поскорее удрать. Предлог у нее был: простуда Этель перешла на грудь, начался жар. Кэтрин не хотелось оставлять ее надолго одну.
С Этель сидела прачка Агата. Время от времени она смачивала губы старухи ложкой разбавленного водой вина, но больше ничем помочь ей не могла. Этель была практически без сознания, каждый вдох давался ей с огромным трудом.
– Я послала за священником, – всхлипнула Агата и утерла глаза краем передника. Ее двойной подбородок дрожал – Я не знахарка, но уж эти признаки мне известны. Бедняжка!
Кэтрин взглядом заставила прачку замолчать, села рядом с Этель и взяла ее здоровую руку в свою. Как быстро ухудшилось ее состояние!
– Этель?
Веки дрогнули, пальцы слегка сжались.
– Кэтрин… – прошептала Этель, сглотнув.
– Я здесь. Береги силы. Агата послала за священником.
Лицо Этель скривилось.
– Ты знаешь, что мне не нужен священник.
– Знаю, но всем остальным будет приятнее, если ты причастишься.
Этель издала странный звук – не то смех, не то попытка набрать воздух в легкие, затем схватила Кэтрин за рукав и потянулась к ней.
– Он погубит тебя, если ты не побережешься. – Она облизнула губы – Я видела во сне человека на гнедой лошади. Он опасен для тебя и для Оливера. Будь очень осторожна.
Старуха, задыхаясь, откинулась на подушку. Ее губы посинели.
– Лежи спокойно, Этель, не… Но Этельреда продолжала свое:
– Там были темнота и вода. Ты не должна приближаться к нему!
– Не буду, клянусь, не буду, – откликнулась Кэтрин, отчаянно стараясь успокоить старую женщину. Этель боролась за дыхание, ее грудь трепетала, пальцы сжимали руку Кэтрин, как птичья лапа.
Прибежал священник, кинул на Этельреду один только взгляд и принялся читать отходную с такой скоростью, что посыпавшиеся из него латинские фразы с трудом понял бы даже другой священник.
Когда он провозгласил «аминь», Этель упала на Кэтрин, елей стек по ее лбу на морщинистую щеку, как слеза.
Кэтрин прижала к себе тело, склонила голову на застывшую грудь. Пахло ладаном и смертью. Агата всхлипывала из-под молитвенно сложенных рук, священник тихо бормотал. Звуки латыни придавали обряду торжественное спокойствие.
Кэтрин слышала их, но не понимала. Она оторвалась от тела, скрестила руки Этель на груди и закрыла
