Зоны. Хотя мы слышали как минимум про одного оригинала, который не погиб: сталкера по кличке Болотник. Вернее, мы были знакомы с Болотником-копией, который утверждал, что убил своего оригинала, зарезал его, не разобравшись, кто это такой.
Так или иначе, шатуны возникают после выбросов. И с каждым днем их становится все больше, будто сила Ноосферы растет. Двойники не нападают, если не напасть на них, только защищаются, но все равно — мне они кажутся самыми опасными созданиями Зоны, есть в них что-то очень чуждое, нечеловеческое, по сравнению с ними двухголовые химеры или полтергейсты кажутся домашними канарейками и котятами. Ну, в крайнем случае — тараканами и крысами, но все равно привычными, родными даже.
— Никита, — сказал я, — мы про шатунов практически ничего не знаем. Только то, что их, по словам Картографа, Ноосфера создает, а зачем — неясно. Точно так же, мы не знаем и то, есть ли шатуны в городе или нет.
— Но мы же видели!
— Одного только. Может, он случайно сюда забрел. И его выдры растерзали наверняка. Короче: завтра надо со всем разбираться.
— И еще монолитовцы! Почему они вдруг отстали от нас, почему в город не захотели соваться?
— Надоело гоняться за нами? — предположил я, зевая.
— Фигня. Что-то их остановило, не просто так они тормознули, какой-то в этом смысл есть. А то что выходит? Вначале была погоня, а потом монолитовцы исчезли, и всё, и забудем про них? Не-е… — Он завел глаза к низкому потолку, вспоминая, и щелкнул пальцами. — Во! Если в начале пьесы на стене висит ружье, то к концу пьесы оно должно выстрелить.
— Ружья сами не стреляют.
Напарник покрутил головой, морща лоб, но так и не нашелся, что ответить. Мы помолчали, думая каждый о своем. Закончив есть, он вышел наружу и вскоре постучал в приоткрытую дверь.
— Кто там? — спросил я.
— Сова, открывай, медведь пришел.
— Перестань паясничать, — ответил я, — мы не одни, на нас смотрит всевышний.
— Выйди, глянь, что это там мерцает.
Покинув будку, я встал рядом с ним у парапета.
— Где, не вижу?
— Да вон, на крыше бункеровочного цеха.
— И что это за цех такой?
— Эх ты, а еще институты кончал…
— Правильно, — согласился я. — Потому-то и не знаю, как работает кирпичный завод и что за бункеровочный цех. Я их не для того кончал, чтоб на кирпичке потом вкалывать. Это ты у нас рабоче- крестьянский класс…
— И тем горжусь! — перебил он, сжал могучий кулак и напряг бицепс. — Видел это? Не то что интеллигентишки всякие, занюханные, плюнешь в такого — он и упадет. А тут кровь с молоком, сила. Я — соль земли.
— Йодированная?
— Короче, слушай, умник: кирпичи делают из глины. Глину экскаватор загребает из глиняного карьера, дальше конвейер ее доставляет в первый цех, где стоят такие вальцы, цилиндры то есть. Они вращаются, комья глины с конвейера на них сверху сыплются, вальцы их дробят. Мелкая глина летит вниз, на другой конвейер, и по нему попадает в первую печку, где ее сушат. Из этой печки она идет в бункеровочный цех, там эти самые бункеры, здоровенные отстойники. А оттуда ее распределяют на прессы.
— Какие еще прессы?
— Такие еще прессы, которые из этой глины штампуют кирпичи. Сырые кирпичи. Их складывают на платформы, закатывают во вторую печь и там обжигают. Получается нормальный кирпич, желтый или красный. А еще есть силикатные, но это уже другое дело, то есть другая технология.
— Ладно, понял. Значит, бункеровочный цех вон там? — Я показал на огромный бетонный куб с большими окнами, стоящий на другой стороне двора.
— Точно.
Теперь и я заметил мерцающее кольцо примерно на середине крыши.
— Не знаю, что это. Ладно, все равно сейчас оно нам ничем не угрожает, далеко слишком.
Мы вернулись в будку, Пригоршня включил фонарик и подошел ко второй двери. Выяснилось, что она ведет на лестницу, но спуститься там невозможно: верхний пролет завален шлакоблоками, а дальше лестницы просто нет. На далеком полу цеха среди обветшалого оборудования громоздилась гора обломков — по какой-то причине бетонные пролеты обрушились.
Выйдя наружу, мы переглянулись. Никита вновь осмотрел периметр крыши, я же влез на будку, встал во весь рост, широко расставив ноги — ветер усилился, — и медленно повернулся кругом. Тишина, ночь, мерцают блеклые огни, светит прожектор на другом конце городка. Зона раскинулась вокруг чернильным озером, огромным и опасным.
Когда Никита вернулся, я спрыгнул и опять залез в будку.
— Химик! — позвал он, но я не ответил. Собрал часть тряпья, сделал лежанку, улегся и закрыл глаза.
— Андрюха! — Он сунулся внутрь.
— Ну?
— Пути вниз нет!
— Да ты что? То-то я гляжу: пути-то вниз нет…
— Смеешься?! — окрысился он. — Тебе все издеваться! Мы спуститься не можем, понимаешь?! Застряли! Вообще никак — нигде ни лестницы, ни черта!
— Да понял я, понял, — сказал я. — Плакали наши задницы.
— Не, ну не помирать же тут с голоду! — Он полез внутрь, зацепился курткой за ржавую петлю, выругался сквозь зубы.
— Спать надо, — сказал я. — Утро вечера, может, не мудренее, но хотя бы светлее.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
ОПАСНО ДЛЯ ЖИЗНИ
1
Меня разбудил голос напарника.
— Химик, подъем, быстро! Посмотри, что там.
— Что-то опасное?
— Да, да, очень!
— Круто.
Я перевернулся на другой бок, зевнул и закрыл глаза. Никита всегда был ранней пташкой, а я люблю поспать, хотя в Зоне обычно не очень-то разоспишься. А он как бы ревновал к этой моей способности сладко дрыхнуть по утрам и из вредности разными способами пытался разбудить.
— Нет, ну ты погляди!
Раздались быстрые шаги — он пошел прочь от будки.
— Химик! — донеслось вскоре. — Сюда, говорю, иди!
Морщась, я сел, протер глаза. Утренний свет лился в проем, из дыры на месте лестницы шел
