Благословен Ты, Господи Боже наш. Царь Вселенной, что не создал меня женщиной!
Там же
Да будет воля Твоя на то, чтобы устранить барьер между Тобою и нами!
Там же
Превечный! Как много у меня врагов! О, как их много, восставших против меня! Но я не боюсь множества народов, обступивших меня!
Мусаф
Боже, прости мне то, что не способно причинить Тебе зла, и дай мне то, что не способно умалить Твое!
Аль-Харизи, 13 в.
ПОЗДНЕЕ СРЕДНЕВЕКОВЬЕ
ВВЕДЕНИЕ
Эпоху, длившуюся пять столетий и отделяющую «золотой век» раннего средневековья от нового периода, называют «темной». Все, кто следует этой традиции, исходят из того, что мир, выстроенный в предшествующие времена на казалось бы непоколебимом фундаменте логики, пошатнулся: рационализм перестал казаться единственной опорой человеческой природы, и рассудочная связь с миром и Богом утратила свою былую прочность. Историки-атеисты говорят в этой связи о неожиданном разгуле «религиозного фанатизма». Историки же Израиля, те из них, кто видят мир как отлаженный механизм, постижимый и даже управляемый челове-ние разумом, объясняют падение доверия к рационализму среди евреев тем, что сравнительно безбедные годы существования Израиля вышли, и еврейство оказалось в тисках между христианским фанатизмом на Западе и турецким экспансионизмом на Востоке. В этом есть доля правды.
Однако другая — и более значительная — доля в том, что история человеческого духа свидетельствует о периодическом обострении внимания к нелогическим возможностям психики. Это обострение, конечно же, может быть спровоцировано рядом исторических событий, но первопричину его следует искать во врожденном инстинкте баланса, который дух человеческий проявляет всякий раз, когда высокомерие рассудка становится угрожающим. То самое высокомерие, что выражается в неограниченной вере в возможности логики, что спровоцировало как-то вознесение Вавилонской башни, столь разгневившей Бога.
Рассудок ограничен в возможностях, и уже первые книги Библии предупредили об этом в самых драматических образах. Да, он может безгранично самоуглубляться, но есть передел, после которого самоуглубление становится удручающим, ибо подрывает волю к жизни, ту первозданную открытость миру и Богу, которая освящает существование, и подавление которой, согласно традиции, есть многозначительный грех. Напомним хотя бы, что иудаизм есть философия жизнелюбия и почтения к человеку, тогда как всякое идолопоклонство, в том числе идолизирование интеллекта унижает человека, а, значит, и его Творца.
Считается, будто традиция не-рассудочного восприятия мира в пределах еврейского духа была обнаружена лишь недавно. Следует, однако, напомнить, что уже в самом начале «темного» периода один из крупнейших еврейских философов 14 века, сефард Хасдай Крескас, восстал против законности логического подхода к жизни, столь чуждого, как считал он, особенно еврейскому национальному духу. Выступив против интеллектуализма греческой (аристотелевской) культуры, «затемнившей глаза Израилю», Крескас утверждал, что еврейский Бог — прежде всего не интеллект, не рассудок, но тот сплав разума и чувства, логики и интуиции, очевидного и скрытого, постижимого и необъяснимого, который наделяет человека способностью к любви, т. е. к отношению и состоянию, не сводимому ни к одному из составляющих его и известных нам начал.
Именно таковой по преимуществу оказалась в позднем средневековье ориентация еврейского духа, о чем свидетельствуют два самых значительных движения эпохи: каббализм на Западе и хасидизм на Востоке, по существу представляющие собой элитарный мистицизм в первом случае, и мистицизм популярный — во втором.
СВЕТ «ЗОХАРА»
Судьба книги «Зохар» (ивр. — «сияние»), выразившей принципы каббализма и надолго определившей особенности еврейского мистицизма, весьма поучительна: рассчитанная на узкий круг эзотерически мыслящих раввинов-мистиков, она быстро обрела популярность в самой широкой среде и была воспринята как наиболее позднее и глубокое откровение национального духа, оказав тем самым влияние на самую историю еврейства. Столь неожиданный всенародный успех Зохара напоминает о тщетности любых попыток определения точных рамок еврейского духа, обязанного своей живучестью выработанной в веках способности к обновлению, к бесконечно изобретательному и бесконечному переосмыслению традиционной идеологии евреев. Если бы, подобно иным народам, свою открытость новым эпохам и влияниям еврейство проявляло в отречении от «отжившего» и в бесконтрольном «блуде» с соблазнительно свежим, то оно сошло бы со сцены много быстрее, чем, скажем, древние греки или римляне.
Эти последние, как и любые другие народы и культуры, упоенные собственным могуществом, а посему вызывающе смело и самозабвенно заигрывавшие с новыми эпохами, оказались в плачевной, но неизбежной позе «соблазненных и покинутых». Наголову разбитые временем, все они каждый раз свидетельствовали своим концом принципиальную ущербность любой крайности, в том числе и крайности в обретении могущества. В то же время слишком уж уязвимыми чувствовали себя евреи в коловороте новых эпох, чтобы поступиться единственной своей защитной силой — предками, почему, собственно, они никогда не решались расстаться с прошлым (каким бы отягчающим оно ни было) на пороге нового (каким бы соблазнительным светом оно ни сияло). На взгляд парадоксальным, но на деле закономернейшим образом вековая слабость еврейской психики выросла в поистине всесильный фактор, до сих пор обеспечивающий этому народу успешное противоборство со временем.
В свою очередь, эта специфическая ситуация обусловила и тот факт, что наиболее характерным «жанром» еврейского гения оказался… комментарий. Новое в развитии еврейского духа — это летворяется и жизнеутверждающая страсть к новым приключениям духа, и жизнеохранительное требование освящения наследия. Очевидно, книга Зохар оказалась столь популярной, долговечной и влиятельной благодаря тому, что она как нельзя адекватно воплотила эту названную особенность еврейского духа.
Категорически обновленный комментарий к Библии, — вот содержание и жанр Зохара, читающегося, как мистический роман. Мистицизм, интуитивно-ритуальный, подчеркнуто нерационалистический подход к миру, преследующий цель поисков скрытого смысла всего очевидного, обрел значение символа времени, о котором идет речь в этом разделе. Как и следовало ожидать, участие еврейства в этом всеохватном движении вылилось в форму нового, мистического, переосмысления Библии, которую евреи не только давно уже подозревали в обладании неким скрытым смыслом, но пытались даже его выявить, обращаясь к разным методам Каббалы, державшимся в тайне и изустно передававшимся из поколения в поколение лишь избранным из раввинов.
Благодаря вышеназванной специфике еврейской психики, сама методология Каббалы, лежавшая в
