пера вам, сыночки!», зашагал в одну сторону, а они с собаками — в другую.
Это был тяжелый поход, через чащи, болотные топи, в незнакомой местности, поход, полный смертельной опасности и лишений. Две недели два товарища бродили по лесам, питаясь чем придется, преследуемые по пятам гитлеровскими ищейками, среди сонма врагов, которых становилось тем больше, чем ближе была цель.
И они не только убегали от погони, хоронились в густых кущах. Они и сами наносили чувствительные удары, вредили оккупантам, вызволяли из беды советских людей. Их мужество помогло отряду партизан, который благополучно вышел из окружения.
Раньше говорили: «Один в поле не воин…» А если двое? И не в поле, а в лесу? Да еще две собаки в придачу?
Два и две…
Впрочем, это — уже новый большой и, заметим, не вымышленный рассказ, ибо все, что здесь описано, так или почти так происходило в действительности.
ДВА И ДВЕ
(ЧЕРЕЗ ФРОНТ)
Скорей, скорей!…
Тяжелое дыхание людей смешивалось с всплесками гнилой стоячей воды, с треском лежалого валежника под ногами. Собаки, высунув языки, шлепали по воде, порой погружаясь по брюхо. Стручков, шатаясь от усталости, ухватился за высокий березовый пень с расщепленной молнией верхушкой и, чертыхнувшись, обрушился вместе с ним в болото: в руках остались одни гнилушки.
Ногу жгло. Сапоги у обоих были полны черной вонючей жижи. Главное — скорей уйти на безопасное расстояние, чтоб затерялись следы. В воде запахи не сохраняются — не найдут и с ищейками. И Стручков, шедший головным, нарочно выбирал где было мокрее.
А как все вышло?
Уже пятые сутки пробирались они на восток, к линии фронта. Давно остался позади отряд народных мстителей, с жизнью, бытом, боевыми делами, волнениями и тревогами которого они так сроднились. Как будто и не было никогда седовласого и неутомимого старика Марайко-Маралевича, словно выкованного из железа партизанского проводника, который вывел их на едва заметную тропинку. Лишь запах осенней прели сопровождал их все эти дни.
— На большак выходить нельзя, — сказал Стручков.
Это же наказывал, прощаясь, и старина Маралевич.
Небось, взрыв моста и остановка движения на железной дороге разворошили весь фашистский муравейник. Недаром отряду пришлось спешно сниматься с места и уходить в глубь лесов.
Да, одно дело — благие намерения (их всегда бывает много!); другое дело — реальная обстановка.
Как-то уж так устроен тот кусочек мозга, который управляет способностью ориентировки, что человек, идя в темноте или по лесу, обязательно сбивается с прямой на кривую, а то и делает полный круг. Шли без компаса, ориентируясь главным образом по звездам, по местоположению луны, солнца и по разным земным предметам. Компас Стручков разбил во время переправы через реку после подрыва моста, а лишнего у партизан не оказалось. И вот (как тут не закружиться среди этих бесконечно чередующихся чертовых болот, похожих одно на другое, как блюдечки из одного сервиза!) на третий день пути они неожиданно услыхали впереди рокот автомобильного мотора… Даже не поверили себе вначале. Дорога. Сверились с картой. Вроде бы дорога должна быть совсем в стороне, километрах в пяти-шести, не меньше, а она — рядом, протяни руку!
— Дела, — проговорил Стручков.
— Выходит, крюку дали?
Товарищ вопросительно смотрел на него.
— Надо определиться.
Майборода с собаками остался за холмиком в кустах, а Стручков, тщательно маскируясь, подобрался поближе на шум, раздвинул ветви, выглянул и окаменел: по шоссе медленно двигалась вереница изможденных людей с конвоирами по бокам. Женщины, подростки обоего пола, немолодые мужчины… Замыкая эту скорбную процессию, шел толстый охранник с крупной черной овчаркой на поводке. Еще одна овчарка виднелась в голове колонны.
Угоняют! Эта мысль ожгла, как молния.
Из-за поворота вынесся большой штабной автомобиль, эскортируемый бронетранспортером с немецкими солдатами, каски которых светились над бортами, как спелые тыквы на бахче. Толстый охранник что-то грозно выкрикнул. Его крик повторили другие конвойные, и, подгоняемая бранью и ударами прикладов, колонна стала тесниться к краю кювета. Машины пронеслись, едва не смяв пожилую женщину, обнимавшую худенькую, болезненного вида девушку. Затем печальное шествие возобновилось.
Стручков оцепенело смотрел на это. Шум моторов давно уже стих в отдалении, а несчастные, которых насильно отрывали от родных очагов, все еще тащились обреченно у него на виду, тяжело переставляя ноги.
«Угоняют!» — стучало в мозгу Стручкова.
Он вернулся к Майбороде и сообщил об увиденном.
После этого оба они пробрались к дороге, стянув собакам морды петельными намордниками, чтоб не выдали нечаянным лаем.
— На каторгу гонят, каты, в Германию. Прощай, батьковщина…
Как можно стерпеть такое?
Колонна была сравнительно небольшая, и конвойных было немного. Один спереди, один сзади да по трое по бокам. А их двое здоровых бойцов с автоматами да две собаки. И еще на их стороне неожиданность, внезапность. В военном деле — всегда важный козырь. «Может, нападем? Освободим?» — эта мысль одновременно родилась у обоих.
В одном месте лес почти вплотную подступал к дороге. Тут и решили устроить засаду. Только бы не появились не вовремя автомашины с гитлеровцами. Они часто сновали здесь между ближними тылами и фронтом.
Стручков — хороший тактик — быстро наметил, как действовать.
— Ты стреляешь в переднего, я — в заднего. Собак спускаем обеих враз по команде «Фасс!» Ты кричи: «Бей гадов!» Там услышат, не грудные младенцы, догадаются, что надо делать. Опять же страху больше. А дальше — глядя по обстановке… Главное, чтоб ни один не ушел! После уж не зевай…
Они разделились, и каждый занял удобную позицию. Собаки были уже без намордников, тоже наизготовке.
Колонна медленно втянулась в узкую горловину, перехваченную лесом. Конвойные заозирались, нюхом почуяв опасность. В этот момент заговорил автомат Стручкова. Ему ответил автомат Майбороды. Толстый охранник, замыкавший колонну, упал. Собака его в испуге шарахнулась, петля поводка, надетая на руку немца, затянулась, тело от рывка перевернулось через голову и кулем свалилось в канаву. Овчарка, скуля, рвалась прочь, но мертвый крепко держал ее, дергаясь при каждом толчке.
Майборода тоже подстрелил своего и, пустив Курая: «Фасс!», заорал что есть мочи:
— Бей гадов! Круши! Ура-а!…
Колонна смешалась, в охране на какую-то долю времени возникло замешательство. Стручкову, тоже спустившему Динку, удалось свалить еще одного охранника. Другой, увидев приближающуюся к нему крупными прыжками незнакомую овчарку, наставил было автомат на нее, но выстрел Стручкова успокоил и его. Динка, проворная и стремительная, с ходу прыгнула на третьего, и они, сцепившись, покатились наземь. Обе овчарки — и Динка, и Курай — отлично знали форму гитлеровцев и безотказно «работали» на нее.
