среди них оказался Джон Марлоу. По пунктам, в соответствии с нумерацией:
1. Около четырех лет – личный секретарь Мандерсона, отношения довольно близкие.
2. Оба примерно одного роста – около пяти футов и одиннадцати дюймов, крепкого телосложения, широки в плечах. Марлоу лет на двадцать младше, стройнее, но его туфли, несколько пар которых я исследовал, на размер больше туфель Мандерсона.
3. В конце первого дня расследования, познакомившись с Марлоу, я послал телеграмму своему оксфордскому приятелю, известному меломану. Я просил его сообщить, не известен ли на актерском поприще в Оксфорде Джон Марлоу. Ответ превзошел мои ожидания: „Марлоу, – сообщал приятель, – был членом оксфордской объединенной драматической секции в течение трех лет, сыграл 19 ролей, преуспевал в пародиях и подражаниях, исторических мистификациях“.
Мысль об этом запросе возникла, когда я увидел в комнате Марлоу фотографию, на которой он в гриме и актерских лохмотьях.
4. Марлоу жил в доме на положении члена семьи. Никто другой не имел таких возможностей знать быт Мандерсонов.
5. Я удостоверился, что Марлоу, вне всякого сомнения, прибыл в отель Саутгемптона в понедельник в 6.30 утра, выполняя поручение Мандерсона.
Вот данные, касающиеся Марлоу. Теперь присмотримся повнимательней к факту № 5. Единственным человеком, который открыто признался, что слышал, как Мандерсон упоминал Саутгемптон до отъезда в машине, был Марлоу. Его рассказ, в какой-то степени подтвержденный тем, что подслушал слуга, заключался в том, что все путешествие было организовано в частной беседе. Когда я спросил его, почему Мандерсон скрывал свои намерения, почему вся эта операция называлась автопрогулкой под луной, он не смог мне ничего ответить. У Марлоу было абсолютно неуязвимое алиби (6 час. 30 мин., отель в Саутгемптоне). Поэтому никому не приходило в голову поставить его имя в связь с убийством, которое, предполагалось, совершено после 12.30, т. е. после того, когда слуга Мартин пошел спать. Однако с автомобильной прогулки вернулся не Мандерсон, вернулся тот, кому потребовалось дважды и двум лицам сообщить о поездке Марлоу в Саутгемптон. Он зашел так далеко, что даже позвонил в отель Саутгемптона и задавал вопросы, подтверждавшие миссию Марлоу.
Итак, алиби. Предположим, ночью Мандерсон был дома и никуда не выходил до 12.30. Тогда Марлоу ни при каких обстоятельствах не мог быть замешан в убийстве. Дело здесь в расстоянии между Марлстоном и Саутгемптоном. Если он выехал на тяжелой машине Мандерсона между 10 и 10.30, он еще мог попасть в Саутгемптон в половине седьмого утра. Специалисты автотранспорта, которые наверняка будут хронометрировать путь Марлоу, придут к выводу, что против него нельзя возбудить никакого дела.
Но если все не так, если уже к 11-ти часам Мандерсон был мертв, если к этому времени его роль уже исполнял актер Марлоу? Тут есть о чем подумать. И прежде всего о том, как все это согласовать с его появлением на следующее утро в Саутгемптоне.
Он должен был в полночь незаметно покинуть дом и сесть в автомобиль. А Мартин, человек с острым слухом, не ложился до 12.30 в своей комнате с открытой дверью, прислушиваясь к телефонному звонку. Фактически он стоял на страже единственной лестницы, ведущей из спальни вниз.
Я попытался вообразить, как Марлоу-Мандерсон изобретает способ исчезнуть около полуночи незамеченным. В день, когда состоялось дознание и дом Мандерсона опустел, я уже смог приступить к продуманным действиям. Я не хотел этого делать при свидетелях, чтобы не выдать направление поиска, не раскрыть своих подозрений.
У меня был фотоаппарат, и я работал по принципу, хорошо известному любому полицейскому криминалисту… Короче, мне удалось обнаружить и сфотографировать два свежих, четких отпечатка пальцев на полированной шкатулке в спальне Мандерсона и еще пять на стеклах французского окна в комнате миссис Мандерсон, всегда открытого летом. Наконец, еще три отпечатка дал мне сосуд для зубных протезов. Кроме того, в моем распоряжении уже были первосортные отпечатки пальцев Марлоу на листках карманного дневника, которые я предложил ему обследовать и опознать.
К шести часам вечера, когда присяжные сочиняли приговор неизвестному преступнику, я завершил свою работу и пришел к заключению, что два отпечатка из пяти, оставленных на оконном стекле, и три на стеклянном сосуде принадлежат левой руке Марлоу; что остальные – на окне и на шкатулке – дело его правой руки.
К восьми часам с помощью мистера Коппера, фотографа Бишопсбриджа, я обладал дюжиной увеличенных фотографий отпечатков пальцев Марлоу. Это то, в чем необходимо было удостовериться: Марлоу недавно заходил в спальню Мандерсона, где у него обыкновенно дел не имелось, заходил и в комнату миссис Мандерсон, где дел у него было еще меньше. Эти снимки можно опубликовать вместе с моим донесением.
В девять вечера я вернулся в отель и приступил к отчету. Моя миссия закончилась. Я завершаю свое послание, выдвигая следующие предположения: в ночь убийства Марлоу в роли Мандерсона, обеспечив алиби в разговоре с Мартином и миссис Мандерсон, подготовил все необходимое, потушил свет и одетым лег в постель; он ждал, когда миссис Мандерсон уснет, затем встал и крадучись, в носках пересек комнату миссис Мандерсон, держа под мышкой сверток одежды для мертвого Мандерсона, распахнул занавеску, перелез через перила балкона, опустился на руках и спрыгнул на лужайку… Все это, по моим выводам, произошло не позднее одиннадцати часов ночи. О том, что последовало дальше, ваши читатели и власти сообразят сами. Труп был найден на следующее утро одетым весьма небрежно. Марлоу появился в Саутгемптоне в половине седьмого.
Я завершаю этот манускрипт в гостиной отеля города Марлстона. Четыре часа утра. Дневным поездом я уезжаю в Лондон, где вручу вам эти страницы. Вы можете показать их полиции, но право публикации я оставляю за собой.
Филипп Трент».
Глава 12
ПЛОХИЕ ДНИ
«Я возвращаю вам чек, который вы мне переслали за расследование дела Мандерсона, – писал Трент сэру Джеймсу Моллою из Мюниха, куда он выехал сразу после отчета перед „Рекордом“. – То, что я сообщил вам, не стоит и десятой доли посланной вами суммы. Возможно, моя совесть была бы спокойной, если бы я не решил, неважно почему, не трогать денег, заработанных на этом деле. Я бы просил оплатить мою работу по самым обычным вашим расценкам. Если это невозможно, передайте мои деньги какой-либо нуждающейся в этом организации… Я приехал сюда, чтобы повидаться со старыми друзьями и привести в порядок свои мысли. И мне требуется работа, писать картины я сейчас не в состоянии. Буду рад, если вы найдете для меня какое-то интересное приключение и уполномочите званием внештатного корреспондента».
Сэр Джеймс Моллой моментально ответил радиограммой, предлагавшей поездку в Ливонию, где вновь объявился Ситизен Броунинг и где город с его окрестностями был охвачен крестьянскими восстаниями. Это была беспокойная миссия, и в течение двух месяцев Трент азартно ловил пока не изменявшую ему удачу. Он был единственным корреспондентом, который видел, как на улице Вольтера стреляла в генерала Драгилова восемнадцатилетняя девочка. Он видел поджоги, линчевания, расстрелы, виселицы. Видел, писал и наращивал в себе отвращение к людской глупости, к беспощадности правительства, не знающего иного способа руководства обществом, кроме подавления и жестокости.
И не было в этой жизни ни дня, ни ночи, когда бы он не думал о женщине, которую с такой безнадежностью любил.
Это случилось с ним впервые, и он, кого никто не назвал бы глупцом, вдруг усомнился в правдивости классиков, писавших о любви, в рассказах бывалых людей, подводивших житейские итоги, – неужели нечто подобное могло происходить с другими?
Ему было тридцать два. Он знал женщин, был и балован ими, и огорчен, но сохранил в себе это вечное преклонение перед непостижимой силой женственности и был рад, что душа его жива, что она
