сплошь окутан дождем и туманом, там было необычно безлюдно и тихо. На станции Коно купил три вечерние газеты и сел в электричку линии Иногасира, идущей в сторону Сибуя.
В вагоне он просмотрел все газеты и ни в одной не нашел ни строчки о заявлении Болла, вызвавшем утром такие бурные споры.
Выйдя на станции Сибуя, он поймал такси, которое повезло его по мокрым улицам. Когда показалось белое здание «Рэмонэдо», его охватило нервное возбуждение.
Машина остановилась на автомобильной стоянке перед рестораном. Выйдя из такси, Коно пробежал по тропинке между искусственными холмами и, укрывшись под навесом у входа, стряхнул с одежды капли дождя. Сквозь прозрачное стекло была видна стойка администратора. У входной двери стоял бой в белой форме, однако в холле не было ни души. Под навес крупными шагами вошел Исиока с поднятым воротником плаща. Подойдя к Коно, он спросил:
– Его еще нет?
Услышав, что Коно сам только пришел, Исиока молча направился к входу. Войдя в холл, застланный красным ковром, он окликнул невысокого боя.
– Нам назначена встреча с американцем Кирклендом Гарри.
Бой низко опустил голову в преувеличенно вежливом поклоне.
– Подождите, пожалуйста, там, – указал он на кресла у лифта.
В холле, кроме них, никого не было, все здание казалось объятым тишиной. Через некоторое время из лифта вышли двое индийцев – мужчина и женщина средних лет – и сели наискосок от них. Они что-то сказали друг другу тихими невыразительными голосами, затем мужчина поднялся и скрылся в глубине холла. Коно, закурив, рассеянно наблюдал за ними. Женщина в сари, оставшись одна, сидела неподвижно, словно изваяние. Коно залюбовался ее профилем. Блеск глаз, четкие черты лица, высокая грудь женщины неожиданно напомнили ему статую якшини.
– Однако заставляет себя ждать, – хмыкнул Исиока и завел разговор о заявлении Болла: – Наверное, корреспонденты осаждают сейчас в американском посольстве посла Рэйшауэра. На пресс-конференции Ростоу, прибывшего недавно в Японию, тоже спрашивали об этом. Ростоу изложил свою точку зрения, но это так и не попало в сообщение вечерних газет.
– А как с тем «односторонним»? – спросил Коно.
– А, придирки. Какие тут могут быть неприятности? – с уверенностью сказал Исиока.
В этот момент появился бой. Вытянувшись по стойке «смирно», он вновь поклонился, низко опустив голову, и пригласил:
– Пожалуйста.
Следуя за ним, они спустились по лестнице, расположенной рядом с лифтом, и очутились в «клубе».
Стоящий у входа широкоплечий европеец, увидев Коно с Исиокой, радостно воскликнул: «О!» – обнажив при этом белые зубы. Он широко развел в стороны руки, словно приглашая их в свои объятия: и Коно, и Исиоку. Коно узнал его. Это был Кирк.
Коно ничего не оставалось, кроме как улыбнуться в ответ на наигранное приветствие сверкавшего белозубой улыбкой Кирка, однако никакой радости от встречи со старым знакомым он не испытал. Напротив, внутренне насторожился.
Коно и Исиока, подталкиваемые обнимавшим их Кирком, вошли в полутемный зал. В кружках света от изысканных люстр за столиками сидело несколько групп посетителей; среди них были и женщины. Но почему-то и здесь царила странная тишина, нарушаемая лишь едва слышными звуками кокю.[2] Голоса людей были почти неслышимы. Лишь Кирк громко болтал о чем-то, ведя их в глубь зала.
Когда они подошли к столику в углу, Коно попросил Кирка говорить по-японски. Кирк, пожав плечами, развел руками и ухмыльнулся, однако согласно кивнул. Они расселись вокруг овального столика.
– Мы все, все друсья, – немного коверкая японские слова, сказал Кирк, разливая пиво. Стол был сервирован дорогим вином и закусками, видимо заказанными заранее. Кирк предложил чокнуться, и хотя Коно это было неприятно, он решил не показывать свои чувства.
Кирк говорил о том, что уже четыре года работает в Сеуле, и какая хорошая страна Япония, и что два года назад он приезжал сюда, но всего на один день и потому не мог встретиться с ними. Но он мечтал о таком случае, чтобы можно было посидеть с друзьями, никуда не торопясь. На этот раз он собирался пробыть здесь неделю и, если удастся, хотел бы еще раз встретиться с ними в Токио. Продолжая разглагольствовать, он усиленно подливал им пиво. Исиока, которого мало волновали условности и к тому же большой любитель выпить, с удовольствием поднимал бокал, но у Коно совсем не было настроения пить. Он все время думал о том, когда же Кирк заведет разговор о своем телефонном звонке, но Кирк так и не обмолвился ни словом, и по его виду ни о чем нельзя было догадаться. Он держал себя как ни в чем не бывало.
Тогда Коно сам заговорил об этом.
– Работа приучила меня ничему не удивляться, – сказал он, – но сегодня утром я был просто поражен. Вы так хорошо помните меня, – и в упор спросил: – Что случилось?
Кирк, стараясь сохранить непринужденный тон, сказал, что можно, конечно, было бы позвонить и из Токио, просто хотелось удостовериться, что Коно на месте, и неожиданно спросил:
– Вы не получали письма с Окинавы?
– С Окинавы? Нет, не получал, – ответил Коно, недоумевая, отчего человек, живущий в Сеуле, задает ему такой вопрос.
– Вот как? – притворно удивленно бросил Кирк и, словно спохватившись, позвал официанта и заказал ему что-то еще, говоря по-английски.
– Ах, извините! Пожалуйста, угощайтесь, – вновь с наигранной веселостью сказал он. – Дело-то вот в чем, – пояснил он, доставая из внутреннего кармана пиджака белый конверт.
