хотел оставить.
– Ни в коем случае! – возразил Василий. – Конечно, одному вести бой с фашистами бесполезно, но отстреляться, убегая, можно. Гранату держи поближе – в случае беды подорвешь себя и фашистов. В тех местах уже будут близко деревни. Если собьешься с пути и не выйдешь к партизанской тропе, поспрошай крестьян. Если признают в тебе своего – выведут на тропу. Они знают, где она начинается…
Распрощавшись с командиром и бойцами, я тронулся в путь. Переходы делал в дневное время, перед ночевкой старался набрать в котелок воды, разводил два небольших костерчика, ужинал и укладывался между ними.
На третий день пути я вышел прямо к сваям разрушенного моста у сожженного села Борки. Прислушался. Стояла успокаивающая тишина. Ночью я перебрался на другой берег и, немного пройдя, как обычно, устроился на ночлег.
Утром я стал искать просеку, вдоль которой должен был выйти на насыпь через болото – Поднятую Трыбу. Вскоре пропала трава. Она была вытоптана. На грунте я увидел отчетливые отпечатки шипов немецких сапог. Следы были свежие, направлены по ходу моего движения. По их количеству было видно, что прошла большая группа солдат. Очевидно, я сбился с пути и иду в расположение немцев. Немедля повернул обратно к месту ночлега.
Оттуда я вышел на широкую прямую просеку. И здесь на земле четко отпечатались те же следы, только во встречном направлении. Это и была насыпь через болото – Поднятая Трыба, с которой только-только ушла немецкая засада.
Всю шестикилометровую просеку-насыпь я проходил с особой осторожностью. Легко обнаружил место, где полтора часа назад располагалась немецкая засада. Поднятая Трыба соединяла Беловежскую Пущу с лесами Гуты-Михалина. Далее мне предстояло выйти к Белому болоту, где начиналась партизанская тропа.
В этом лесу обнаружить квартальные просеки мне не удалось. Пробирался наугад, выдерживая заданное направление. Когда оказался в топком болоте, понял, что уклонился в сторону. Открытого болота с островами, о котором говорил Василий Кириченко, передо мной не было.
Вокруг росла крупная клюква. Ее было так много, что я лакомился ею, присев на кочку, не вставая. Огорчали невеселые раздумья: надо возвращаться назад и искать тропу. Вдруг раздался звук пилы. Я пошел в его сторону, прыгая с кочки на кочку. Местность пошла вверх. Стало сухо. Перейдя тропу-колею, я увидел сквозь мелколесье костры, лошадей и подводы. Около них сновали люди. Решил, что это крестьяне на лесозаготовках. Теперь необходимо взять «языка» – какого-нибудь отбившегося крестьянина. Как раз в мою сторону направился парень. Я ждал его приближения, затаившись в кустах.
Не доходя до меня, парень остановился, снял ремень и присел. Подождав, когда он справил нужду и застегнулся, я вышел из-за куста, направил винтовку на парня и скомандовал:
– Руки вверх!
Парень испуганно поднял руки.
– С какого села? – спросил я. Парень молчал. Я повторил вопрос. Опять молчание. Щелкнул затвор – я загнал патрон в ствол. Опять задал вопрос. Дрожащим голосом парень вымолвил:
– Я ни з сыла.
– А сколь ты? – повторил я вопрос по-белорусски.
– Я партизан.
– Не брешешь? 3 якого отряду? – допытывался я.
– 3 брыгады Чапаева.
– Тогда веди к командиру! – Я опустил винтовку.
Парень повел меня к костру, у которого сидели несколько человек, и сказал, что там командир отряда. Я отпустил его и направился к костру. На мой вопрос: «Кто командир?» – от костра поднялся невысокий человек в штатском, отрекомендовался командиром отряда и взялся проводить меня к командиру бригады. Мы подошли к воинской палатке. Оттуда вышел офицер в капитанских погонах, армейской фуражке. (Как я потом узнал, это был начальник штаба отряда «За Родину!».)
Непривычно было видеть нашего офицера в погонах. К нам в полк до того, как меня сбили, погоны еще не поступили. Я их не видел. Капитана сопровождали два партизана с автоматами. Меня обыскали, забрали винтовку, гранату и все, что было в мешке.
Я рассказал все о себе, откуда и куда следую. Показал записку Василия Кириченко командиру семейного отряда на острове Погорелом. Рассказал, как я сбился с пути и наткнулся на эту бригаду.
Капитан мне не поверил, требовал не рассказывать сказки, а признаться честно, кто, когда и зачем заслал меня в лес. Говорил, что такие случаи были, что жизнь сохраняли тому, кто во всем признался, и даже зачисляли в партизаны.
Я возмутился, вновь повторил сказанное, добавив некоторые детали. Капитан приказал посадить меня под дуб и охранять, посоветовал мне подумать хорошенько и ушел в палатку. Моей обиде не было границ. Когда капитан появился и снова начал свой допрос, я вспылил и сказал, что, чем задавать нелепые вопросы, лучше бы распорядился, чтобы меня накормили. Мне принесли в котелке горячий гороховый суп. Часовые охотно разговаривали со мной, расспрашивали:
– Где эта чертова Беловежская Пуща? Второй месяц идем из-под Минска и никак дойти не можем!
– Пуща рядом! – отвечал я. Рассказывал о партизанских группах, обстановке в Беловежской Пуще. Капитан по-прежнему не верил моим словам и продолжал держать под стражей.
На следующий день в бригаде была объявлена тревога. Партизаны запрягали и седлали лошадей, женщины плакали. Причиной тревоги было происшествие, потрясшее всех.
Командование бригады перед дальнейшим следованием в Беловежскую Пущу направило в разные стороны группы партизан для разведки обстановки в этом районе.
Большая группа партизан вышла на уже знакомую мне просеку-насыпь и нарвалась на немецкую засаду. Почти все партизаны из группы погибли. Возвратилось лишь несколько чудом уцелевших партизан. К утру вернулись и другие разведгруппы. Выяснилось, что севернее места стоянки в населенных пунктах скопилось не менее дивизии немцев. Бригаде грозило окружение. Все готовились к маршу, быстро собирали в телеги нехитрый скарб, привязали к подводам коров, погасили костры.
Командир бригады Михаил Матевосян верхом проехал от отряда к отряду и убыл в голову колонны. Отряд, где я находился под стражей, двигался почти в хвосте.
Командир отряда осведомился у комбрига, что делать со мной. Я слышал, как, пришпорив коня, тот сказал:
– Что хочешь! На твое усмотрение!
Группа партизан, с которой я быстро вышагивал за подводой, присматривала за мной. Во второй половине дня расположились на привал. Разведка доложила, что впереди асфальтированная дорога Ружаны – Пружаны. Выставив боевое охранение, бригада начала переход через шоссе.
Утром следующего дня было выбрано подходящее место для длительного базирования бригады. Каждый отряд строил себе одну-две большие землянки. Мы вырыли глубокие, в полтора-два метра, основания. Стены и верхние перекрытия мостили бревнами. Сверху насыпали грунт, покрывали его дерном и кустарником. Землянки оказались замаскированными и незаметными. К вечеру бригада зарылась в землю.
Подозрение ко мне спадало. Партизаны относились ко мне, как к равному, хотя оружие мне еще не возвращали. Как я потом узнал, Центральный штаб партизанского движения (ЦШПД) при Ставке ВГК, возглавляемый П.К. Пономаренко, планировал превратить к концу 1943 года Беловежскую Пущу в партизанский район. Однако ни одной бригаде пробиться туда не удалось. Пройдя длинный путь от Минска, все партизанские бригады на зиму закрепились у границы Беловежской Пущи.
Неподалеку от нас расположился отряд имени С.М. Кирова другой бригады. В этом отряде я встретил двух летчиков Тихона Еременко и Володю Гриня. Мы подружились. Каждая партизанская бригада имела свой план боевой работы, соответственно ставились задачи отрядам. Ежемесячно каждый из них должен был подорвать 3-5 железнодорожных эшелонов, несколько линий связи, уничтожить небольшие гарнизоны, технику на дорогах, вести разведку, сбор оружия и боеприпасов.
Меня зачислили в отделение партизана Мохнача. Каждое отделение, получив задание, уходило из расположения отряда в заданный район на довольно длительное время. Раз в месяц мы устраивали засады
