раздается сдавленное: «Ах, ты…»
— Заткнись, — слово звучит, как удар хлыста, это черноглазый, и оскорбитель перестает даже дышать, от удивления, наверное.
Прохожу мимо Эфенди, лицо у него спокойное, руки сжимают поводья.
— Еще круг? — интересуюсь я. Он молча кивает, и они с Вороным уносятся, я возвращаюсь на заборчик. Всё.
Мир постепенно окрашивается в цвета, звуки не столь громки и четки. Я слежу глазами за Эфенди, но на самом деле боковым зрением наблюдаю за тройкой.
Черноглазый направился ко мне.
— Прошу прощения за этот инцидент, леди, — голос вежливый и почтительный.
Я перевала на него взгляд и теперь увидела его лицо целиком, красивое породистое лицо аристократа, посмотрела на его «душу»: черная оправа, как и у меня, означает первый ранг, оправа, ощетинившаяся, как злая звезда — род военных. А вот камень, опять же, как мой — половинчатый: половина прозрачна, половина нет; военная разведка, что ли? В довершение, две полосы на ленте — наследник рода.
Я кивнула, без особых эмоций давая понять, что извинения приняты. Он вернулся к своим. Другой, пострадавший, оказался светловолосым, с открытым, располагающим лицом. Лицам давно верить нельзя, неприятная внешность сейчас редкость, все подправляется за умеренную плату.
— Ты… ты что, извинился?
Да уж, деградируем мы, как и предсказывали, если среди наших аристократов уже попадаются такие.
— Да что с тобой? Ты оскорбил незнакомку и не извинился, когда увидел ее «душу». Или ты первый ранг различить не можешь? Она подаст на тебя жалобу, и будешь ты выплачивать десятину, — зло говорил черноглазый. Правильно злитесь, уважаемый, о человеке судят по его друзьям, а ваши не поддаются критике, дураков не критикуют. Надо же, десятина… Значит, этот «пострадавший» тоже первого ранга. Точно вырождаемся.
За этим разговором следил третий — иностранец, их всегда можно узнать по прилипшему к лицу удивлению. Он то смотрел на своих друзей, то всматривался в меня. Когда ж вы уйдете? Словно услышав мои мысли, показалась медицинская гравиповозка.
— Наш друг упал с лошади — сказал черноглазый с нажимом врачу, его друзья не стали с ним спорить, врач и подавно, только бросил на меня быстрый взгляд. Я тем временем являла собой картину «Девушка засмотрелась в даль». У черноглазого было право соврать. Приняв его извинения, я отказалась от дальнейшего преследования за это оскорбление. Наконец-то они все скрылись с глаз долой, и я могла спокойно досмотреть проход Вороного и Эфенди через препятствия.
Когда мы уходили с ипподрома, опять встретили черноглазого и иностранца. Они оба смотрели на меня так, будто у меня две головы выросло. Эфенди, видя их странный интерес и чувствуя закипающее во мне бешенство, подхватил меня на руки со словами:
— Позвольте мне донести вас до флаера, леди коската.
Игра на публику подействовала, зрители были шокированы.
— Чего они на меня так таращились? — спросила я у Эфенди, когда мы уже были в кабине. Что-то у меня входит в привычку с ним советоваться.
— А знаешь ли ты, как это все смотрелось со стороны? Ты как-то пошатнулась, и он упал, и ты тут же выломала ему руку. Кстати, а ты ее вывихнула или сломала?
— Сломала в нескольких местах, — сказала я мрачно.
— Тогда чему ты удивляешься? Маленькая девочка с излишней жестокостью мстит за оскорбление.
— То наследница, то маленькая девочка — определись.
— Ну, сегодня ты действительно выглядишь моложе своих лет…
— Почему он не извинился?
Эфенди посерьезнел.
— Прости меня, я не ожидал, что все так выйдет. Этот светловолосый и тот военный часто задирали меня, но никогда такого, как сегодня, не было.
— Это ничего не объясняет. Ты их достал — ладно; но не извиниться?!
— Да он просто дурак, от каких уважающий себя род должен по-тихому избавляться.
— Хочу есть. — Хватит о грустном. — У нас дома что-то осталось?
— Осталось, — ответил Эфенди с улыбкой.
Дом встретил нас горящими окнами и вкусными запахами. Эзра приготовил рыбу с овощами, о чем рапортовал у входа, но в дом с нами не зашел. А на кухне нас поджидал Алекс, за всеми этими событиями я совсем о нем забыла. Увидев его, я не сдержала секундной гримасы. Эфенди напрягся.
— Леди, Эфенди… позвольте попросить у вас прощения, я на самом деле так не думаю… — выпалил Алекс с раскаянием на лице. Эфенди переводил взгляд с него на меня.
— Тебе надо просить прощения только у своего друга, — ответила я нейтрально.
— Я ничего не понимаю, что между вами произошло? — озабоченно спросил Эфенди. Я мстительно подумала: давай, Алекс, скажи ему в глаза то, что мне сказал.
— Прости, Эфенди, ты знаешь, иногда меня заносит, и я могу быть редкостным гадом…
Это уж точно. Выкрутился — и повинился, и по существу ничего не сказал.
— Давайте оставим прошлое в прошлом. Нас ждет вкусная еда, — ответил Эфенди.
Миротворец; что ж, он простил, и я прощу. Нам сегодня и так достаточно попортили настроение, лимит исчерпан. Еда прошла в спокойной, веселой атмосфере, мы с Эфенди делились впечатлениями об ипподроме. После ужина мы проводили утомленное солнце на веранде, и Эфенди пошел подготавливать гостиную для танцев, убрать мебель, разместить камеры и динамики. Я лишь расслаблено проводила его взглядом, эдак рядом с ним разленюсь совсем. Когда я почувствовала, что ужин улегся и мешать не будет, то пошла переодеваться — эта ночь моя, и я буду блистать. После душа я надела длинное белое платье с облегающим лифом и расклешенной юбкой, совсем простое, но с кружевными свободными рукавами, заплела и заколола волосы, нанесла макияж. Осмотрела себя в напольном зеркале — я была похожа на венецианскую куртизанку, они славятся тем, что ради них рушатся корпорации и развеиваются состояния. Я чувствовала в себе особую женскую силу, которая заставляет гореть глаза, делает легкой походку, а голос бархатным.
Когда я спустилась, то все уже было готово, и Эфенди, весь в черном, ждал меня возле лестницы. Неподдельное восхищение отразилась на его лице, я ответила победной улыбкой. Зазвучал медленный вальс, мы закружились. После вальса вдруг зазвучала гитара — румба. Танцевать под живую музыку, особенно когда музыкант чувствует танец, когда он его ведет — это просто неописуемо. Мелодии сменялись, мы останавливались на мгновения, чтоб глотнуть воды и перевести дух; нас звало это наслаждение, эта радость от гармонии и красоты происходящего. То, что я маленькая и легкая, позволяло Эфенди делать сумасшедшие поддержки, я без страха вверила себя ему, упиваясь красотой и силой наших тел. Времени не существовало, но все же пришел момент, когда начала ощущаться усталость. Мы в счастливом молчании упали на диван, и я спрятала лицо на груди Эфенди. Камеры и так засняли достаточно, и это совершенно сумасшедшее счастье я хотела от них скрыть. Молчание нарушил Алекс.
— Спасибо… Я давно не был так счастлив.
— Тебе спасибо, — тихо отозвалась я.
Взяв за руку Эфенди, я увела его наверх; увела, как в сказках ведьмы уводили зачарованных рыцарей, не спускающих с них глаз. Оставшись вдвоем, я прошептала:
— Хочу, чтобы мы поменялись местами…
Эфенди взял в ладони мое лицо и долгим взглядом посмотрел в глаза, пытаясь что-то понять, а потом молча согласился.
Оказывается, что воплощать мечты любимого ничем не хуже, чем свои собственные. Держать все в своих руках, быть ответственной за наслаждение, чувствовать свою власть над ним — это особое, ни с чем не сравнимое удовольствие.
Утром Эфенди, не глядя в глаза, шепотом спросил:
