Пошарив в глубине платяного шкафа, он извлек на свет бутылку бренди, вытащил из нее пробку и начал пить прямо из горлышка. С каждым глотком язык, вялой тряпкой болтавшийся во рту, словно обретал привычную упругость. Вернувшись к кровати, виконт сел и зажал бутылку между ногами. Все его тело тряслось. Немного отдохнув, он снова приложился к ее горлышку. Когда предметы перестали двоиться у него перед глазами и дрожь прошла, он закупорил бутылку и убрал ее обратно в обувное отделение шкафа.
Потом он подошел к большому зеркалу с золоченой рамой, небрежным, десятилетиями отработанным движением набросил на шею полоску ткани, неторопливо расправил складки и завязал концы четким, красивым узлом. Интересно, много ли будет крови? – подумал он, трогая царапину на щеке.
Отступив на шаг, он придирчиво осмотрел себя в зеркале с головы до ног, пригладил волосы и плеснул немного розовой воды на лицо и руки. Мерзкий запах все еще не выветрился. Конечно, не мешало бы принять ванну, но об этом не могло быть и речи: надо было успеть сделать все до прихода слуг. Одернув рукава сюртука и разгладив ладонью перед жилета, он одобрительно кивнул своему отражению и, впервые за много месяцев, посмотрел себе прямо в глаза.
Он ужаснулся тому, что увидел. Глаз почти не было, так глубоко они ввалились, и весь он больше походил на призрак, чем на живого человека. Таким, пожалуй, его не узнала бы даже Оливия. Хотя нет, она бы узнала… Губы виконта тронула неуверенная улыбка.
Лорд Делабоул отвернулся от этого чужого нелепого отражения и направился к двери. Спустившись по лестнице на первый этаж, он вошел в свой кабинет, сел за стол и написал две коротенькие записки – одну своему поверенному, другую Джулии. Потом он достал свою лучшую пару дуэльных пистолетов из нижнего ящика стола. При виде пистолетов ему вспомнились былые дуэли, в которые он ввязывался когда-то по молодости и по глупости, и он невольно улыбнулся. Это было давно, задолго до Оливии, когда он еще разгуливал по Лондону в ярко-красном пальто с пелериной, из-под которого виднелись белоснежные кружева жабо и манжет, желтые атласные бриджи и чулки со стрелками. Его густо напудренные волосы были перевязаны на затылке красной шелковой лентой. Шут гороховый, да и только.
Однажды во время дуэли его ранило навылет, и он подумал, что умирает. У него сделалась истерика, и весь Лондон еще долго потом потешался над ним. Непостижимо, как все-таки Оливия разглядела в нем мужчину?
Однако сейчас он должен был вести себя как мужчина, потому что другого выхода у него не было. Заключая сделку с сэром Перраном, он ни на минуту не допускал мысли о том, что ему придется выполнять свою часть договора. Отдать баронету свою любимую Джулию? Прослыть отцом, продавшим собственную дочь? Ну уж нет. Пусть смерть покроет все его долги, а Джулия отдаст свою руку кому захочет.
Он зарядил пистолет и, наклонившись над столом, поднес дуло к виску. Он думал об Оливии.
Джулия проснулась, но глубокий, как омут, сон все еще не отпускал ее, и она не могла ни открыть глаз, ни пошевельнуть рукой или ногой. Некоторое время она пыталась понять, что ее разбудило. Возможно, кто-нибудь из слуг наверху спросонья уронил на пол таз или что-то тяжелое. Да, ничего особенного, просто непривычно громкий звук.
Все еще не размежая век, она повернулась на бок. Сон ее прервался на каком-то непонятном месте. Будто она танцевала с Блэкторном, и он сказал ей: «Милая моя, как ты несчастлива», – и поцеловал так нежно, что вкус его поцелуя до сих пор ощущался на ее губах. Но почему несчастлива? В ее жизни наконец-то все было хорошо, и она только теперь могла вздохнуть свободно.
Сверху снова донеслись какие-то звуки, на этот раз торопливые шаги. Наверное, проспала какая-нибудь горничная или младший садовник: Григсон и повариха всегда вставали вовремя. Хлопнула дверь, неожиданно внизу заголосила какая-то женщина – протяжно, тоскливо.
Джулия резко поднялась и прислушалась, сидя на постели. Сон пропал бесследно.
В доме происходило что-то неладное. С колотящимся сердцем Джулия выскользнула из-под одеяла. Что случилось? Григсон громко отдавал слугам какие-то распоряжения. Снова хлопнула дверь. Да что там такое, в конце концов? В доме лорда Делабоула никто никогда не хлопал дверями.
Наверное, ночью кому-нибудь стало плохо. Вдруг кому-то из сестер? Джулия торопливо выбежала из спальни и заглянула поочередно в комнаты Элизабет, Каролины и Аннабеллы. Две средние сестры мирно спали, Аннабелла, сидя в кровати, терла кулаком глаза. Ее чепец трогательно съехал набок.
– Джулия, что там случилось? Мне показалось, кто-то плакал?
– Спи, малышка. Наверное, кто-нибудь из слуг заболел. Я спущусь вниз, посмотрю, нельзя ли чем помочь.
У себя в спальне она накинула на плечи шерстяной халат, сунула ноги в расшитые домашние туфли и тут же выбежала обратно в коридор. Всхлипы снизу доносились все громче. Спустившись до половины лестницы, Джулия увидела повариху, уже одетую в свое обычное черное платье и белый крахмальный фартук. Повариха стояла посреди передней и всхлипывала, прижимая к лицу платок. Неестественно бледный Григсон в одной руке держал свечу, другой гладил по плечу повариху и при этом что-то шептал ей на ухо.
– Что случилось? – Голос Джулии отразился от стен и потолка, и она услышала себя словно со стороны. Странно, прежде здесь никогда не бывало эха.
Григсон и повариха тотчас обернулись к ней. Повариха перестала всхлипывать и вытерла лицо длинным подолом фартука.
– Ступайте в постель, детка, – сказал Григсон, глядя на Джулию.
Опять-таки странно: дворецкий, конечно, годился ей в дедушки, но «деткой» он не называл ее уже много лет.
Джулия продолжала спускаться по лестнице как во сне. Вернее, сна давно уже не было, но было ощущение чего-то странного и нереального. Глядя на Григсона, который шел в сторону лестницы и что-то говорил, она по непонятной причине слышала не его, а тот разбудивший ее звук.
Стук падения? Нет, не то.
Удар? Кто-то ударил кулаком в дверь? Опять не то.
Выстрел. Но в Хатерлейском парке никогда не звучали выстрелы. Никогда.
Джулия уже дошла до нижней ступеньки.
