с этим субъектом его легче всего убедить покинуть страну. Да ведь это же путь, намеченный мною в моем последнем письме! Ты нахальнее самых нахальных цыган, ибо не просто присваиваешь мои мысли, переворачивая их так, чтобы они казались твоими, но ко всему еще, вооружившись ими, преспокойно являешься клянчить у ворот их законного родителя! Никто не сравнится с тобой в умении похищать чужое изобретение и приспосабливать его на свой лад! Как бы то ни было, Гарри, но, если не считать некоторого тщеславия и самоуверенности, ты честнейший из всех достойных доверия людей и по-своему даже умный, хотя отнюдь не такой гений, за какого ты себя выдаешь. Я согласен на твои условия, приезжай, и как можно скорее. Хотя у тебя хватило великодушия не упоминать о данном мною обещании, я по-прежнему считаю его в силе. Твой Этерингтон.
Р. S. Должен сделать одно небольшое предупреждение — никому в Харроугейте не называй моего имени, не говори ни о своем намерении встретиться со мной, ни куда направляешься. Что касается причины твоего путешествия, то призывать тебя к молчанию на этот счет я считаю даже излишним. Не знаю, естественно ли такое беспокойство для тех, кому приходится действовать втайне, или же природа наделила меня чрезмерной подозрительностью, но я никак не могу избавиться от мысли, что за мной беспрестанно наблюдает какой-то неуловимый соглядатай. Хотя я старательно скрыл свое намерение приехать сюда от всех, кроме тебя, которого я не могу подозревать в болтливости, оно стало известно этому Мартиньи, и он очутился здесь еще до меня. Мало того — я не сказал ни слова, не сделал ни намека относительно моих видов на Клару, но здешние сплетники уже пустили слух о предстоящем браке между нами еще до того, как я поговорил об этом с ее братом. Правда, в таком обществе, как здесь, только и говорят, что о замужествах да женитьбах, и эти разговоры, встревожившие меня оттого, что они соответствуют моим личным планам, может быть являются лишь неопределенными слухами — порождением местных пересудов. Тем не менее я чувствую себя как та несчастная женщина из старинной повести, которая чувствовала, что за нею следит через портьеру некий глаз.
В последнем моем письме я забыл тебе сообщить, что во время оного празднества меня узнал старый священник, совершивший надо мною и Кларой обряд бракосочетания около восьми лет назад. Он настойчиво обращался ко мне как к Вэлентайну Балмеру — меня знали тогда под этим именем. Теперь мне вовсе не хотелось доверяться ему, и потому я просто отбросил его, как бросают старую перчатку. Это было тем легче, что мне пришлось иметь дело с одним из самых рассеянных людей, какие когда-либо спали с открытыми глазами. Я уверен, что убедил его, будто все ему почудилось и что на самом деле он меня никогда прежде не видел. Таким образом, твой благородный упрек насчет моих былых намеков о том, насколько далеко зашло дело у влюбленных, является совершенно беспредметным. В конце концов если сказанное мною было не очень-то правдиво — а я согласен, что несколько преувеличил, — то, полагаю, это уж по вине Мартиньи. Я убежден, что ему все благоприятствовало — и чувство и удачнейшие обстоятельства.
Вот, Гарри, этот постскриптум, длиннее, чем само письмо но заканчиваю я тем же припевом: приезжай, и поскорее».
Глава 28. ИСПУГ
Так листья на ветвях дрожат
Под ветра буйный вой,
Так бегством струсивших солдат
Подавлен вождь-герой.
Все, кто над этим задумывался, были вполне уверены, что нетерпеливый и капризный старый набоб скоро повздорит со своей хозяйкой миссис Додз и ему надоест пребывание в Сент-Ронане. Предполагалось, что человеку, столь заботящемуся о самом себе и столь любопытному до чужих дел, старая сент-ронанская гостиница мало что даст и для удовлетворения его вкусов и для удовлетворения его любопытства. Бездельники, собравшиеся на водах, не раз уже намечали день и час его отъезда. Однако всякий раз, как позволяла погода, среди них появлялся старый Тачвуд: загорелое, цвета темного ореха, лицо, заботливо укутанная широким индийским платком шея, неизменно прижатая к плечу трость с золотым набалдашником, которая, как свидетельствовали его коренастая фигура и быстрый шаг, была для него скорее знаком известного достоинства, чем опорой при ходьбе. Он стоял среди прочей публики, отрывисто отвечая на вопросы и громко делая всевозможные замечания о присутствующих с полнейшим безразличием к тому, что они могли вызвать обиду. Едва только пожилая жрица протягивала ему стакан целительной влаги, он, кратко пожелав ей доброго дня, поворачивался на каблуках и уходил либо в дом священника к своему другу мистеру Каргилу, либо в гостиницу, чтобы провести время за каким-нибудь развлечением с соседями по Старому городку.
Говоря по правде, достойный джентльмен навел порядок у миссис Додз в той мере, в какой она ему это разрешила, но мудро отказался от дальнейших нововведений, хорошо зная, что не всякий камень нужно полировать до полного блеска. Затем он приступил к наведению порядка в доме мистера Каргила, и, даже не позаботившись о том, чтобы получить разрешение достопочтенного джентльмена, он осуществил у него превращения не менее чудесные, чем если бы их совершил самый благожелательный домовой. Полы время от времени подметались, ковры иногда выбивались, тарелки и блюда стали чище, в чайнице теперь всегда был чай, а в сахарнице — сахар, и в положенное время в кладовке всегда можно было найти кусок мяса. Старшая из двух служанок стала носить платье из хорошей материи, у младшей на голове появился красивый чепец, и она ходила по дому такая чистенькая и хорошенькая, что одни считали ее слишком привлекательной для услужения холостяку священнику, а другие говорили, что им непонятно, с чего это старому дурню набобу заботиться о туалете юной девицы. Но мистер Тачвуд не обращал внимания на все эти недоброжелательные пересуды, даже если слыхал о них, что весьма сомнительно. Ко всем этим переменам следует добавить, что сад теперь содержался в порядке, а пахотная земля прихода возделывалась.
Талисман, благодаря которому достигнуты были столь благотворные улучшения, заключался частично в чаевых, частично в неусыпной заботе. Щедрость старого чудака давала ему право браниться, когда он замечал, что не все в порядке. Слуг, предававшихся нерадению и лени, оживила введенная мистером Тачвудом новая система поощрения и наблюдения, а пастор, не отдававший себе полного отчета, откуда сие идет, пожинал плоды трудов своего деятельного друга. Иногда, заслышав шум и гам неподалеку от своего кабинета, он поднимал голову и спрашивал, что означают эти докучные звуки, но, получив ответ, что так распорядился мистер Тачвуд, снова принимался за работу, уверенный, что все в полном порядке.
Но даже расчистка авгиевых конюшен в доме священника не могла удовлетворить титаническую жажду деятельности мистера Тачвуда. Он притязал на неограниченное господство в сент-ронанской деревушке и, как большинство людей с неукротимой натурой, в значительной мере достиг авторитета, которого домогался. Он объявил войну всем мелким, но зато извечным порокам старозаветного шотландского местечка: тут навозная куча, с незапамятных времен отравлявшая воздух под окнами коттеджа, переносилась на задний двор там разбитая тачка и вышедшая из употребления тележка убирались с дороги а еще где-то старая шляпа или лоскут синей материи, воткнутые для защиты «от зимних ветров дуновенья» в оконный проем, вынимались оттуда, выбрасывались в сточную канаву и заменялись куском вполне доброкачественного, прозрачного стекла. Способ, которым достигались все эти изменения, был тот же, к которому мистер Тачвуд прибегал в доме священника — деньги и увещания. Последние сами по себе были бы оставлены без внимания и, возможно, вызвали бы даже отпор, но, смягченные и подслащенные небольшим даянием в подмогу затеянной реформе, они западали в сердца слушателей и большей частью превозмогали их возражения. Впрочем, жители деревни твердо верили, что мистер Тачвуд — богач, и среди них господствовало мнение, что хотя он не держит ни слуг, ни экипажей, он может, если пожелает, скупить половину земель в стране. Ведь роскошные кареты и пышные ливреи не содействуют наполнению кошельков, наоборот — они их опустошают, и потому люди, полагавшие, что знают, о чем
