— Сущие черти, — произнес Триптолемус вслух, бормоча в то же время себе под нос: «Как, впрочем, и все живые существа, что пришлось мне встретить в Шетлендии».
— Итак, фоуд, — продолжал Холкро, — я решил доставить его в Фитфул-Хэд на своей шлюпочке, которой мы с Джайлсом управляем так, словно это адмиральский катер с полным составом гребцов. Пусть мейстер Йеллоули расскажет вам, как лихо, чисто по-морскому, провел я ее в небольшую гавань в какой- нибудь четверти мили от жилища Норны.
— Хотел бы я, клянусь небом, чтобы вы столь же благополучно доставили меня обратно, — сказал управляющий.
— Ну, конечно, конечно! — воскликнул поэт. — Ведь, как говорит достославный Джон:
— Ну, не очень-то я блеснул умом, когда вверил свою судьбу вашему попечению, — сказал Триптолемус, — а вы — и еще того меньше, когда перевернули шлюпку в самом горле воу, как по-вашему называется бухта. Даже этот бедный мальчик, который чуть не потонул, и тот говорил вам, что парус у вас был слишком полон. А вы еще привязали веревку к той деревяшке, что торчит у борта, когда вам захотелось поиграть на скрипке.
— Как! — воскликнул юдаллер. — Вы завернули шкот за банку? Но ведь это же крайне неосторожно!
— Так оно и вышло, — продолжал агроном, — и первый же порыв ветра, а их в этих краях долго ждать не приходится, опрокинул шлюпку, словно хозяйка — подойник. И ничего-то мейстер Холкро не хотел спасать, кроме своей скрипки. Бедный мальчик поплыл, как спаниель-водолаз, а мне пришлось из последних сил бороться за свою жизнь, вцепившись в одно из весел. Вот таким-то образом мы и оказались здесь, совершенно беспомощные, и если бы счастливый ветер не занес сюда вас, нам нечего было бы есть, кроме куска норвежского сухаря, где больше опилок, чем ржаной муки, и который на вкус скорее напоминает скипидар, нежели что-либо иное.
— Но мы, кажется, слышали, — сказала Бренда, — когда шли по берегу, что вам было здесь очень весело.
— Вы слышали скрипку, миссис Бренда, — ответил управляющий, — и, пожалуй, вы думаете, что там, где звучат песни, не может быть голодных желудков. Но ведь это была скрипка мейстера Клода Холкро, и он, я уверен, стал бы пиликать на ней даже у смертного ложа своего отца, даже на своем собственном, пока пальцы его были бы еще в состоянии щипать струны. А что до меня, так мне тем тяжелее было переносить свое горе, что он непрерывно терзал мой слух всякого рода плясовыми напевами: и норвежскими, и горношотландскими, и нижнешотландскими, и английскими, и итальянскими, словно ничего ужасного не случилось и мы не попали в столь бедственное положение.
— Но ведь я же говорил вам, управляющий, что, как бы вы ни горевали, этим все равно делу не поможешь, — сказал беспечный менестрель. — Я изо всех сил старался вас развеселить, и если это мне не удалось, то виноваты в том отнюдь не я и не моя скрипка. Я водил по ней смычком перед самим достославным Джоном Драйденом…
— Я не хочу больше слышать о достославном Джоне Драйдене, — перебил его юдаллер, который так же опасался рассказов Клода Холкро, как Триптолемус, — его музыки, — я не хочу слышать о нем чаще, чем один раз через каждые три чаши пунша: ведь таков, помнится, наш с вами старый уговор? Но выкладывайте-ка лучше, что сказала вам Норна.
— О, тут мы добились блестящих успехов! — доложил мейстер Йеллоули. — Она не пожелала ни видеть, ни слышать нас. Этот вот всем известный мейстер Холкро собирался наговорить ей всего с три короба, да она сама осыпала его целой кучей вопросов о вашем семействе, мейстер Магнус Тройл, обо всем, что происходит у вас в доме, а когда вытянула из него все, что ей было нужно, так я думал, что она выбросит его за окно, как вышелушенный стручок гороха.
— А как она обошлась лично с вами? — спросил юдаллер.
— Не только не захотела выслушать мой рассказ, а попросту не дала мне произнести ни слова, — ответил Триптолемус, — и поделом мне! Нечего водиться с колдуньями да со всякими духами.
— Вам не было нужды обращаться к помощи нашей мудрой тетушки, мейстер управляющий, — сказала Минна с очевидным желанием прекратить неуважительный разговор о Норне, которая только что оказала ей столь великую услугу. — Всякий младенец на этих островах — и тот мог бы вам сказать, что если кто не умеет употребить волшебный клад с пользой для себя и для других, у того он долго в руках не останется.
— Я ваш покорнейший слуга, миссис Минна, — ответил Триптолемус, — и смиренно благодарю вас за совет, и я счастлив, что к вам опять вернулся рассудок… то бишь здоровье. Что же касается клада, то я не употреблял его и не злоупотреблял им: кто живет в одном доме с моей сестрицей Бэйби, так тому одинаково трудно и то и другое. И не болтал я о нем, чтобы не обижались те, кого мы в Шотландии называем добрыми соседями, а вы — драу. И изображения старых норвежских королей, выбитые на тех монетах, и те не могли бы лучше хранить молчание, чем я.
— Управляющий был настолько осторожен, — заметил Клод Холкро, который не прочь был воспользоваться удобным случаем, чтобы отплатить Триптолемусу за его уничижительный рассказ о его, Холкро, мореходных способностях и пренебрежительный отзыв о его музыке, — он был так осторожен, что скрыл все даже от своего начальника, лорда губернатора. Но теперь, когда дело стало известным, ему придется, пожалуй, дать отчет в том, что уже больше не находится в его владении. Ибо лорд губернатор, сдается мне, не очень-то склонен будет поверить россказням про какого-то там карлика. Не думаю я также, — здесь Холкро подмигнул юдаллеру, — что Норна сочла за правду хоть одно слово из всей этой странной истории; и, осмелюсь сказать, по этой-то самой причине она и встретила нас, откровенно говоря, сухо. По-моему, она просто знала, что приятель наш Триптолемус нашел какое-нибудь другое укромное местечко для своих денег, а весь рассказ про домового — собственное его измышление. А я, со своей стороны, тоже никогда не поверю, что может существовать на свете такой карлик, какого нам описал мейстер Йеллоули, разве что увижу его собственными глазами.
— Что же, это нетрудно, — сказал управляющий, — ибо, клянусь… — Тут он пробормотал проклятье и с ужасом вскочил на ноги. — Вот и он сам!
Все обернулись туда, куда он указывал, и увидели безобразное, изуродованное лицо Паколета, который, не отводя глаз, пристально смотрел на них сквозь застилавший хижину дым. Он подкрался во время разговора и оставался незамеченным до тех пор, пока взгляд управляющего, как мы только что сказали, не упал на него. Было что-то до того таинственное в его внезапном и неожиданном появлении, что даже юдаллер, издавна свыкшийся с его уродливым видом, невольно вздрогнул. Досадуя на самого себя за подобное, хотя и слабое проявление испуга, и на карлика, послужившего тому причиной, Магнус резко спросил, что ему нужно. Вместо ответа Паколет достал письмо и подал его юдаллеру, испустив при этом односложный звук, похожий на слово шог.
— Это язык шотландских горцев, — заметил юдаллер, — ты что же, Николас, выучился ему, когда потерял свой собственный?
Паколет утвердительно кивнул головой и показал знаками, чтобы Магнус прочел записку.
— Это не так-то просто сделать при подобном освещении, — возразил юдаллер, — но письмо, быть может, касается Минны, и я должен поэтому попробовать.
Бренда предложила свои услуги, но Магнус ответил:
— Нет, нет, дочь моя, письма Норны должны читать только те, кому они адресованы. А вы тем временем дайте этому бездельнику Стрампферу глоток бренди, хоть он этого и не заслуживает — с очень уж злобной усмешкой вылил он нынче на скалы мой добрый нанц, словно это была стоячая вода из канавы.
— Желаете вы быть виночерпием этого достойного джентльмена, его Ганимедом, друг мой Йеллоули, или предоставите это мне? — вполголоса спросил Клод Холкро управляющего. Тем временем Магнус Тройл, тщательно протерев очки, которые он извлек из огромного медного футляра, водрузил их у себя на носу и погрузился в чтение написанного Норной послания.
— Я не дотронусь до него и не подойду к нему, даже если бы мне посулили все тучные земли Гаури, — ответил Триптолемус. Страх его далеко еще не прошел, хотя он и видел теперь, что все относились к карлику как к существу из плоти и крови. — Но спросите его, пожалуйста, куда он девал мой рог с
