Гористый, суровый и пустынный остров Хой, где оно находилось, представляет собой не что иное, как три холма, или, вернее, одну высокую гору с тремя вершинами, разделенными ущельями, пропастями и долинами, спускающимися к самому морю. Гребень горы, достигающий огромной высоты и распавшийся на отдельные утесы, с виду совершенно недосягаемые, задерживает идущие из Атлантики туманы и, скрытый обычно от людского глаза, образует тайные и недоступные убежища для ястребов, орлов и прочих пернатых хищников.
Почва на острове сырая, холодная и неплодородная, и склоны, покрытые мхом, выглядят бесплодной пустыней. Только вдоль ручьев и горных оврагов вьется кайма из карликовых берез, орешника и черной смородины; некоторые из этих кустарников столь высоки, что в суровой и голой стране заслужили даже название деревьев.
Но вид, открывающийся с морского берега, любимого места прогулок Мордонта с тех пор, как он стал выздоравливать и выходить, был полон очарования, полностью вознаграждавшего за унылую внешность самого острова. Широкий и красивый пролив отделяет уединенный и гористый остров Хой от Помоны, а посередине этого пролива лежит, словно плоский изумруд, чудесный, покрытый яркой зеленью остров Грэмсей. Вдали, на берегу Мейнленда, виднеется городок или деревня Стромнесс, о превосходной гавани которого говорит огромное количество судов, обычно теснящихся на рейде. По мере удаления от моря залив этот сужается и вдается глубоко в сушу, где воды его во время прилива сообщаются с прелестным озером, известным под названием Лох-оф-Стеннис.
На этом побережье Мордонт любил прогуливаться целыми часами, далеко не оставаясь равнодушным к красотам открывающегося перед ним вида, хотя голова его была занята весьма беспокойными думами о собственном затруднительном положении. Он решил покинуть остров, как только восстановившееся здоровье позволит ему пуститься в путь; однако чувство признательности к Норне, ибо он считал себя если не родным, то, во всяком случае, приемным ее сыном, не позволяло ему уехать без ее разрешения, даже если бы он сумел достать необходимые средства сообщения, что, впрочем, было весьма сомнительным. После долгих и настойчивых просьб ему удалось, однако, вырвать у своей властолюбивой хозяйки обещание, что если он во всем будет следовать ее указаниям, она сама доставит его в столицу Оркнейских островов ко дню открытия приближавшейся ярмарки святого Оллы.
ГЛАВА XXXIV
Что здесь за шум? Как частая пальба,
Несутся оскорбленья и божба;
Угрозы и проклятья, горячи,
Скрестились словно острые мечи;
Так расшумелся воровской народ,
Что пленник их, пожалуй, ускользнет.
Когда Кливленда, столь удачно освобожденного из рук керкуоллцев, с триумфом доставили на пиратский корабль, большая часть команды встретила его радостными восклицаниями: друзья спешили пожать ему руку и поздравить с благополучным возвращением, ибо звание капитана пиратского судна не так уж сильно возвышало его над остальными товарищами, самый последний из которых считал себя его ровней во всем, что не касалось непосредственно корабельной службы.
После того как вся его шайка — ибо так скорее всего можно было назвать шумных друзей Кливленда — кончила выражать свою радость, его повели на корму, где Гофф, теперешний командир судна, восседал на пушке, прислушиваясь с угрюмым и недовольным видом к громким возгласам, которыми встречали Кливленда. Гофф был человек лет сорока — пятидесяти, скорее низкого, чем высокого роста, но такой крепкий и приземистый, что команда прозвала его Мортирой. Его черные волосы, бычья шея и нависшие брови в сочетании с грубой силой и свирепым выражением лица представляли резкую противоположность мужественной фигуре и открытым чертам Кливленда, в котором даже его жестокая профессия не могла уничтожить природного изящества и благородного вида. Оба разбойничьих капитана несколько минут молча глядели друг на друга, в то время как вокруг каждого собирались его сторонники. Главными приверженцами Гоффа были старики, тогда как молодежь, среди которой Джек Банс играл роль вожака и подстрекателя, почти вся примкнула к Кливленду. Наконец Гофф нарушил молчание:
— Славно встречают тебя на борту, капитан Кливленд, разрази мне гакаборт! Ты что, все еще воображаешь себя коммодором, дьявол тебя возьми? Только шиш… звание твое теперь насмарку пошло, провались я на этом самом месте, когда ты угробил свою посудину, черт бы побрал твою душу!
Заметим здесь раз и навсегда, что командир этот обладал прелестной привычкой уснащать свою речь проклятиями, почти в равной пропорции с обыкновенными словами, что он образно называл палить боевым зарядом. Но поскольку нас такого рода стрельба далеко не приводит в восторг, впредь мы ограничимся тем, что будем отмечать многоточием те места, где должны стоять подобные крепкие словечки, и таким образом — да простит нам читатель не слишком блестящую остроту! — превратим посылаемые Гоффом смертоносные залпы в холостые выстрелы. Услышав, что Гофф обвиняет его, будто он явился на борт, чтобы стать командиром судна, Кливленд заявил, что вовсе не желает подобного повышения и не согласится на него. Он просит только дать ему шлюпку, чтобы он мог высадиться на одном из соседних островов, ибо у него нет ни малейшего желания ни командовать над Гоффом, ни оставаться на корабле под его началом.
— А почему бы тебе, братишка, и не остаться под моим началом? — высокомерно спросил Гофф, -… ты что, слишком хорош для этого, что ли, … весь расфуфыренный, с этой твоей шпагой, …, чтобы служить под моим началом, дьявол тебя забери, когда мне подчиняется немало джентльменов, что и старше тебя, да и моряки поопытнее, чем ты!
— Интересно бы знать, — холодно заметил Кливленд, — кто именно из этих опытных моряков подставил ваше судно как раз под огонь здешней шестипушечной батареи, которая разнесла бы его в щепки, прежде чем успели бы обрубить или вытравить якорный канат? Морякам постарше и поопытнее моего, может быть, и нравится служить под началом такого болвана, но меня прошу уволить от подобной чести; вот все, что я хотел сказать.
— Да вы что, разрази вас гром, рехнулись оба, что ли? — сказал боцман Хокинс. — Оно, конечно, понятно, что подраться там на шпагах или на пистолетах в своем роде чертовски забавная штука, коли ничего лучшего не придумаешь; но какого дьявола джентльменам в нашем положении, если только у них мозги на месте, лезть в драку друг с другом? Да ведь тогда эти жирные гуси лапчатые, здешние островитяне, нас просто голыми руками возьмут!
— Хорошо сказано, старина Хокинс, — поддержал его Деррик — вахтенный начальник, пользовавшийся весьма большим влиянием среди прочих разбойников, — и коли уж наши два капитана никак не могут ужиться в мире и договориться о том, как лучше защищать наше судно, так сместим их, черт побери, обоих и выберем на их место другого!
— Уж не имеете ли вы в виду себя самого, господин вахтенный начальник? — вмешался Джек Банс. — Только этот номер не пройдет, дудки! Тот, кто командует джентльменами, сам, по-моему, должен быть джентльменом, и я подаю свой голос за капитана Кливленда: такой головы и такого истинного джентльмена никогда еще не было среди тех, кто порвал с обществом и плевать хотел на него!
— Как! Это ты себя-то считаешь джентльменом? Вот здорово! — грубо прервал его Деррик. — Да что у тебя, глаза на затылке, что ли? Любой портной смастерил бы лучшего джентльмена из самых жалких лохмотьев, оставшихся от твоего театрального гардероба! Да для порядочных людей просто стыд и позор, что у них на корабле такое наряженное щеголем пугало, как ты!
Это унизительное сравнение так взорвало Джека Банса, что он тут же схватился за шпагу, но в дело вмешались плотник и боцман: один, потрясая топором, заявил, что прошибет череп первому, кто поднимет на другого руку, так, что не залатаешь, а другой напомнил их устав, по которому всякие ссоры, драки и особенно поединки на борту строго воспрещаются, а если кому из джентльменов угодно уладить между собой какой-либо спор, ничто не мешает им сойти на берег и решать его там на тесаках или пистолетах, на глазах у двух добрых товарищей.
— Да я ни с кем и не ссорился… — угрюмо заявил Гофф, — капитан Кливленд изволил тут развлекаться, разъезжал по разным островам…
…! А мы тратили время и деньги, ожидая его, а ведь могли бы за этот срок прибавить в общую мошну
