Нелли быстро послала Отличнику поцелуй одними губами.
— Дело было такое, — начала она. — Любили как-то раз мы с Вовочкой Петровым друг друга.
И вот однажды напились и пошли в комнату к нему, он тогда один был. А мы с этой клячей, — Нелли кивнула на Лелю, — на втором курсе жили не в этой общаге, а напротив, а сюда приходили только один раз на день первокурсника. И решила я по пьяни переспать с Петровым… — Нелли искоса глянула на Отличника и чуть не рассмеялась. Ванька сиял, Игорь сидел смурной. — Ну, туда-сюда, захотелось мне перед самым главным покурить. Надела тапки и шубу на голое тело и вышла в коридор. Все мои тряпки у Петрова остались. Петров ждет. Через час вылетает — нет меня нигде. Бегал он, искал, а на вахте его бабка Юлька и спрашивает: не от тебя ли час назад голая девушка в шубе убежала? Петров примчался к нам с Лелькой — я там сижу. Швырнул он мне всю мою одежку, и больше мы с ним не встречались.
— Чего ж ты сорвалась-то от него, мать? — сквозь смех спросил Ванька.
— А я номер комнаты забыла, — пояснила Нелли. — В планировке запуталась, спросить не у кого — ночь. Сперва по этажу рассекала, потом с горя и двинулась домой.
— Типично общажная история, — угрюмо резюмировал Игорь.
— А чем тебе не нравятся общажные истории? — сразу же весело осведомился Ванька.
— Тем же, чем и общага.
— А общага чем не нравится?
— Я думаю, Иван, что от вопросов, которые не поражают собеседника глубиной интеллекта, следует воздерживаться.
— Знаешь, Ванечка, мне общага тоже как-то не нравится, — виновато сказала Леля. — Ну, не то чтобы категорически не нравится, а как-то не по себе здесь. Я едва захожу в общагу, моментально какая-то психованная делаюсь. Здесь атмосфера очень нервная, только крайности признаются, всегда чего-то из себя строить надо. Напряжение, как перед экзаменом, и отдохнуть невозможно. Если бы я могла, я бы, конечно, не жила здесь.
— Ты, солнышко, говоришь верно, но не видишь причин, — сказал Игорь. — Вот сейчас я объясню, а вы послушайте.
— Кто ясно мыслит, тот ясно излагает, — льстиво втиснул Ванька.
— Главный страх в общаге — это подавление личности, — выспренним слогом начал Игорь. — Человек здесь ничего не значит. Во-первых, его личное мнение никем не учитывается и попирается. А во- вторых, сама система здесь обрекает на нищету и бесправие. Любая вещь здесь — шкаф, матрас или кипятильник — чужая, а заменить своим запрещено, да и нелепо. И поскольку нет права чего-либо иметь, человек становится рабом того, кто дает ему со своего плеча. Отсюда проистекают два омерзительных свойства общаги.
— Каких? — спросил Ванька, который, для точности прищурив глаз, разливал вино.
— Их сущность в убеждении, что если человек ничего не имеет, то и считаться с ним нет смысла. Это выражается в том, что в общаге и жилье, и душа человека становятся проходным двором. Аннулирование закона «мой дом — моя крепость» здесь принято называть «общажной вольницей» или «общажным братством». И это квасное братство на руку только нахальству, цинизму и лицемерию. А если жилье и имущество становятся достоянием любого желающего, то и душа становится общественным достоянием. Эта полная открытость уничтожает тайну личной жизни человека, да и вообще таинство жизни. Отсюда и полное пренебрежение к нравственности.
— Давайте выпьем, — быстро вставил Ванька.
— А второе омерзительное свойство общаги — произвол. Здесь власть развращает гораздо быстрее и глубже. И страшно не ущемление прав, а его мотивация: отрицание духовной жизни у человека. Посмотрите сами: все, что здесь делается начальниками, посвящено одной цели — доказать тебе, что у тебя нет души. Благодарю за внимание.
— Но, Игореха, произвол, проходной двор — это все внешнее, — возразил Ванька. — Все равно остаешься самим собой, если, конечно, способен. А произвол — штука опасная и для того, кто его творит. Беззаконие власти порождает беззаконие бунта. Если решаешь вырваться, то свобода просто невообразимая, беспредел…
— Не дай вам бог увидеть русский бунт, — усмехаясь, очень тихо произнесла Нелли.
— Так что, Игореха, произвол в общаге — залог высшей духовной свободы. Ну а проходной двор… Так ведь это квасное братство не с бухты-барахты возникло, это какая-то форма совести… Колебет оно, конечно, часто, но если следовать его законам, то никогда подлости не совершишь…
— Ванечка, не надо материться, — попросила Леля.
— А тайн тут нету — так это двояко расценить можно, — не услышав Лели, продолжал разгоряченный вином Ванька. — Конечно, от этого и дикое общажное блядство. Но из-за того, что жизнь твоя прозрачна, здесь соврать нельзя. Вот за это я люблю общагу больше всего. Демагогии, идиотизма — выше крыши, но лжи здесь нет. Спастись тут только совестью можно. Ложь — это ведь главная защита человека. Если ее отнимают, поневоле психовать начинаешь. Из-за нервозности здесь… ну… сила духовной жизни, что ли, выше. Общага сама тебя к высшей жизни вытаскивает.
— Эта тирада, Иван, по канонам литературных жанров называется панегириком, — веско заметил Игорь. — А он необъективен по многим причинам. Во-первых…
— Погоди, Игореха, дай договорить, — отмахнулся Ванька. Он был красный, потный, взлохмаченный. Внимательно глядя на него, Нелли аккуратно зажгла сигарету. — Здесь соврать нельзя, значит, верно себя оцениваешь и начинаешь к себе серьезно относиться, потому что, кроме себя, ничего больше нет. И жить по-настоящему только здесь начинаешь, потому что общага сразу ставит перед тобой те вопросы, на которые надо отвечать, если хочешь человеком оставаться. И нигде, кроме общаги, с ними напрямую не столкнуться, потому что обычно они растворены в быту, незаметны и даже как-то необязательны, ведь они же глубинные, сокровенные. Да, кроме общаги, и не ответишь на них нигде — накала не хватит, не готов будешь, прощелкаешь их к чертовой матери и останешься последним чмом. Здесь наша жизнь как в фокусе собрана, предельно обострена и обнажена, потому что общага — это… это…
Ванька опять сбился, не находя слов.
— Истина, — вдруг сказал Отличник.
— Не ожидал я, Иван, что ты вдруг окажешься таким пламенным апологетом общаги, — заметил Игорь, — и столько обнаружишь в ней достоинств, доселе нам не ведомых…
— Весь мир — общага, — сказала Нелли.
Отличник задумался: а чем же для него является общага? Он вспомнил ее всю, словно вышел из пересечения каких-то пространств и оказался напротив ее подъезда, а над ним, надменно не опуская взгляда, стояла общажная стена, сложенная из желтого, как вечность, кирпича. Отличник словно входил в смысл общаги, как в здание, и уже сам только вход нес в себе массу значений. Отличник представил, как он поднимается по ступенькам крыльца, и перед ним ряд из шести дверей. В этом ряду тайна только в крайней левой двери, ибо лишь она открывается, а остальные заперты намертво. Человек, решивший войти в общагу, обязательно почувствует свое ничтожество у этих зачарованных дверей, когда несколько раз подряд не сможет совершить элементарного действия — открыть какую-либо из них. А найдя нужную, он окажется в узком коридорчике, который собьет с толку, заставляя повернуть перпендикулярно тому направлению, на продвижение по которому человек затратил уже столько усилий. Коридорчик этот разделен пополам еще одной дверью, которая, притянутая пружиной, всегда закрыта и хитро открывается на входящего, заставляя его сделать оторопелый шаг назад. И последним толчком этого несложного, но мудрого механизма принижения человека и сбивания спеси является коварный высокий порог, о который спотыкаются слишком робкие и слишком наглые. Для робких это напоминание о необходимости легкого поклона, а для наглых — удар, предупреждающий о том, что все здесь смерды, крепостные господина, воплощенного в громаде общаги, и, как все холопы, они должны оставить за порогом гордость и подчиниться закону, который неслышно и грозно звучит в каждом закутке.
После такого внушения вестибюль выглядит как тронный зал. Здесь, в вестибюле, квадратном, пустом и гулком, сходятся все ниточки от всех марионеток, рассыпанных по этажам. Здесь на телефоне- автомате краской написан его номер, точно очередное беспощадное напоминание о том, что все здесь
