Вторжение

заразится идеей свободы, так называемым либерализмом и, ради идеи мнимой свободы, поступится собственной мощью. Тут и проявится торжество нашей теории. Бразды правления, выпущенные из рук решившей перестроиться в духе вольнодумия партии, тут же по законам бытия будут подхвачены новой рукой, переняты нами, ибо слепая сила толпы, называемой на митингах народом, и дня не может пробыть без вождя, и тогда новая власть лишь заступает на место старой, ослабевшей от либерализма».

— Ну и ну! — мысленно воскликнул Оборзеватель, — не в бровь, как говорится, а в самый что ни на есть глаз… В какой же новый уклон сношает меня лучший редактор года?

Цепной пес перестройки вздохнул украдкою — редактор блин! — и продолжал читать:

«В наше время одним из замещений либералов может быть страсть толпы к вещам, жалким побрякушкам, электронным забавам, сексуальному откровению. Во время óно умами людей владела вера. Она разрушена теперь, и противник наш вовсе беззащитен.

Идея свободы неосуществима, потому как никто, кроме нас, избранных Конструкторами Зла, не умеют пользоваться ею в меру. Стоит только предоставить толпе варваров самоуправление, как они становятся распущенными. Возникают междоусобицы, они переходят в социальные битвы и межнациональные свары, в них сгорают целые государства и превращаются в пепел.

Но истощается ли государство в собственных судорогах, отдают ли его внутренние раздоры во власть внешним врагам, в любом случае оно может считаться погибшим, ибо неумолимо попадает в наши руки, оно в нашей власти.

Всесилие капитана, который весь сосредоточен у нас, протягивает соломинку, за которую государству надо держаться поневоле, в противном случае любая держава катится в пропасть.

Политика не имеет ничего общего с нравственностью и моралью. Вождь, который руководствуется моралью, неполитичен, а потому положение его в государстве непрочно.

Кто хочет править, обязан прибегать к хитрости и лицемерию. Народные качества — откровенность и честность, которыми кичатся русские, особо опасные наши враги, ибо далеко не все из них поддаются замещению, эти качества есть пороки в политике, они свергают с престола скорее и вернее, чем сделает это сильнейший враг.

Пусть они исповедуют подобные качества! Мы идем и будем идти иным путем…

Наше право — в силе! Слово право — отвлеченная и ничем не доказанная мысль. Слово это означает: дайте мне то, чего я хочу, чтобы я тем самым получил доказательство, что я сильнее вас.

В государстве, в котором плохая организация власти, безличие законов и правителя, а обезличились они от пропаганды и внедрения в державные устои отравы либерализма, мы получаем новое право — наброситься на это государство и разнести существующие порядки и установления, разрушить традиции, наложить руки на закон, перестроить все учреждения и сделаться владыками тех, кто предоставил нам право собственной силы, отказавшись от него добровольно, либерально…

Наша власть при современном шатании всех властей, будет необозримее всякой другой, потому она поначалу будет незримой, до тех пор, пока не укрепится настолько, что ее уже никакая сторонняя хитрость не проймет».

— Это верно, — ухмыльнулся про себя Оборзеватель, — мы этим прекраснодушным паршивцам и щелочки не оставим…

«Чтобы выработать целесообразные действия, — продолжал читать он, — надо учитывать подлость, неустойчивость, непостоянство толпы, неспособность тупой, лишенной чувства логики толпы понимать и двигать условия собственной жизни, собственного благополучия. Надо понять, что мощь толпы слепая, неразумная, не рассуждающая.

Толпа прислушивается налево и направо.

Слепой не может водить слепых без того, чтобы не довести до пропасти. Следовательно, члены толпы, выскочки из так называемого народа, хотя бы и гениально умные, но в политике неразумеющие, не могут выступать в качестве вождей толпы без того, чтобы не погубить нации.

Народ, предоставленный самому себе, выскочкам из его среды, саморазрушается партийными распрями, их создают те, кто стремится к власти и почестям. От этого и происходят беспорядки. Могут ли народные массы спокойно управиться с делами страны, которые не могут смешиваться с личными интересами. Могут ли они защищаться от внешних врагов? Это немыслимо, ибо план, разбитый на несколько частей, сколько голов в толпе, теряет цельность, а потому становится непонятным и неисполнимым.

Толпа — варвар, проявляющий варварство при каждом случае. Как только толпа захватывает в руки свободу, она тут же превращает ее в анархию, которая сама по себе есть высшая степень варварства.

Без нашего абсолютного деспотизма цивилизация существовать не может! И Конструкторы Зла, наши создатели, велят нам распространить деспотизм в мировом масштабе».

Ой-ёй-ёй! Её, как говорится, моё… Всё это так, но, может быть, рановато так откровенничать? — вновь заопасался, не произнося ни слова Оборзеватель. — Сплошное в общем, ё-п-р-с-т…

«Посмотрите на проспиртованных животных, одурманенных вином, право на безмерное употребление которого дано вместе со свободой, — говорилось далее в секретном документе. — Надо тщательно следить, чтобы этот дурман не коснулся наших людей… Другие же народы и государства пусть спиваются — так легче держать их в повиновении.

Их молодежь вышиблена из разумного начала авангардной псевдокультурой, пропагандой всеохватывающего нигилизма, сексуальных извращений и вседозволенности. Наша агентура в средствах массовой информации обязана постоянно поддерживать эту линию, обосновывая сие принципами гласности, демократии, плюрализма и либерализма, идеями иллюзорного обновления общества.

Разврат, как бы гнусен он ни был — дает нашему делу хорошие дивиденды.

Наш пароль — сила и лицемерие…»

Тут Оборзеватель запнулся в чтении, поднял глаза и увидел, что редактор испытующе смотрит на него.

— А вот последние абзацы я б печатать не стал, — заговорил сотрудник. — Раскрываем карты…

— Ты чудак на букву «мы», парень, — простецки заявил ему шеф, ему нравилось работать едаки и стиль. — Это наставление для нас с тобой, а не какое-то фуфло для страниц журнала!

— Понял, командир, — торопливо произнес Оборзеватель. — Изучу в лучшем виде.

— Возьми с собой, закройся в кабинете и читай весь день. Просят посмотреть на предмет литературного языка. Документ написан по прежним наставлениям, могут проявиться архаизмы, устаревшая лексика. Ты аккуратно выпиши выпирающие слова на листок и в конце дня принеси мне лично. Гордись: по сути ты литредактор эпохального документа!

— Горжусь, — искренне проговорил польщенный брат по Кругу.

— За последнюю статью, где ты выдрал эту блаженную троицу наших конкурентов, тебе назначена крупная премия там.

— Служу Нашему Делу! — придушенным тоном рявкнул чудак с буквой «м».

— А теперь вопрос к тебе из неприятных. Откуда появилось похабное слово, которым они обозначают нас, эти доброхоты рода человеческого? — желчно спросил главный редактор.

Ни импозантный критик-журналист, принимавший во время óно участие в написании известной трилогии, за которую генсек Брежнев получил Ленинскую премию, ни редактор модного нынче издания, некогда поливавший грязью «презренный Запад», а сейчас ставший главным рекламщиком заокеанского образа жизни, со всей определенностью не ведали, что давно уже исправно служат Конструкторам Зла, и осуществилась их вербовка через сложную сеть, о которой не подозревал ни один из смертных, ни простой, ни прописанный в Белом, Черном и Красном Домах.

Оборзеватель вздохнул и потянул за металлический язычок, раскрывающий застежку-молнию на его элегантной, аж из самой Японии привезенной папочке.

— Вот, — сказал он, — доставая оттуда книжку «Нового мира» и тонюсенькую брошюрку из серии «Писатель и время». — И в журнале, и в этой книжонке, ее выпустила «Советская Россия» в восемьдесят